Лошади насилу волочатъ ноги. Мы перерезаемъ напрямикъ какой-то кряжъ. Въ большой деревне Мареовке, населённой болгарами-колонистами, веселье: справляютъ свадьбу. Звенятъ бубенцы, разливается песня, даже палятъ вверхъ для удовольствия и шума. Этимъ людямъ труда, сытымъ и одетымъ, решительно нетъ никакого дела до того, что кучка бездомныхъ и голодныхъ воякъ въ смертной тоске удираетъ черезъ ихъ селение отъ страшнаго врага. Ихъ мало трогаетъ то, что творится у Акъ-Моная и въ Владиславовке, где я заметилъ разрывы снарядовъ, и ужъ наверно они вовсе не думаютъ о той трагедии, которая разыграется сегодня или завтра въ керченскомъ порту. А наивные изъ нашего стана ещё мнили, что мы кого-то отъ кого-то спасаемъ, творимъ великий жертвенный подвигъ…
— Какая-то конница. Неужто красные? Вонъ внизу, по большому тракту, — кричитъ зоркш Маркуша съ задней подводы.
Спускаемся мелкой рысцой по прямоезжей дороге на широкий почтовый путь. День яркий, даже тёплый. У колодца насъ настигаетъ конница. Но это свои: конвой командира Донского корпуса, во главе съ начальникомъ оперативной части полковникомъ Генеральнаго штаба [Петромъ Алексеевичемъ] Ситниковымъ.
— Какъ? Вы ещё не въ Керчи?
— Отсталъ отъ «дежурства» изъ-за лошадей.
— Гоните! Можете ведь опоздать. Сзади уже никого нетъ. Мы последние.
Всё, что уцелело отъ крымской армии, такъ стремительно неслось въ порты, что красные много отстали. Подъехавъ къ Керчи, мы увидели два конныхъ донскихъ полка, которые были выставлены для ночной охраны. Погрузка предполагалась только завтра, такъ какъ неприятель не наседалъ. Въ запруженномъ подводами городе я насилу добрался до генерала Абрамова, остановившагося со штабомъ 2-й армiи въ лучшей гостинице. Но прежде чемъ я попалъ къ нему, на меня набросился очень изысканно одетый генералъ Генеральнаго штаба:
— Где у васъ погоны на пальто? Почему ихъ нетъ? Безобразие… Что вы, большевикъ, что ли? Экая распущенность!
— Они были начерчены химическимъ карандашомъ, но стёрлись въ дороге. Ведь три недели безпрерывнаго бегства…
Генералъ долго не могъ успокоиться и, если бы командующей армией не подоспелъ мне на помощь, то готовъ былъ отправить меня подъ арестъ… Отъ генерала Абрамова я узналъ только то, что «дежурство» уже погрузилось, что завтра будутъ грузиться строевыя части и что на пароходахъ будетъ поднятъ французский флагъ. И больше ничего!
Оперативная часть нашего штаба заняла гарнизонное собрание. Котикъ Д — ий, хозяинъ собрания, готовилъ ужинъ. Онъ тоже остался веренъ себе до конца: его подводы ломились отъ барановъ и всякой живности, которую его сподвижники хватали, где могли, не боясь теперь никакихъ военно-судебныхъ комиссий.
Ночь я проспалъ въ биткомъ набитой зале гарнизоннаго собрания, уместивъ ноги на подоконникъ, а туловище съ головой на ломберный столъ. Наступило утро, серенькое, неприветливое. Солнце пряталось где-то въ толще тяжёлыхъ облаковъ. Начался парадъ, последнiй парадъ на родной территории. Къ гарнизонному собранiю подошёлъ конный полкъ [Г. И.] Чапчикова. Едва на крыльце показалось корпусное начальство, калединовский оркестръ грянулъ маршъ. И, наконецъ, — шествие на пристань. Музыка, наигрывая «Мичмана Джонсона», движется впереди полка, а сзади его — въ первую голову нисколько бочекъ съ виномъ. Погрузка началась скандаломъ.
— Вонъ тыловую сволочь! — оралъ командиръ Платовскаго полка генералъ [АлексЬй Георпевичъ] Рубашкинъ, назначенный комендантомъ парохода «Екатеринодаръ»
Когда же онъ узналъ, что на пароходъ раньше его полка погрузилась ненавистная ему военно-судебная комиссия, пришёлъ въ неистовство:
— Въ нагайки ихъ… Ставь пулемётъ!
На пристань полетели съ бортовъ вещи злосчастныхъ служителей фемиды. Выбравшись съ парохода, жрецы врангелевскаго правосудия не знали, какъ благодарить Бога за то, что хоть остались целыми. Не лучше обстояло дело и въ 3-й Донской дивизии, у генерала [Адри-на Константиновича] Гусельщикова. Когда обнаружилось, что казакамъ не хватаетъ места на пароходе, онъ приказалъ выгнать всехъ бывшихъ красноармейцевъ.
— Долой съ парохода Ваньковъ. На кой намъ чёртъ сдались эти гниды!
— Ваше превосходительство! Вы же насъ въ строй поставили. Мы честно служили. Красные не простятъ намъ измены.
— Не р-разговаривать!.. И подохнете, не жалко!..
— Воевали, такъ мы нужны были, а спасаете шкуры, такъ насъ побоку. Эхъ, вы!.. Раньше насъ сами подохнете.
Каждый своевольничалъ, какъ ему нравилось. О планомерной погрузке не могло быть и речи. Время шло, а отъ безпорядка погрузка замедлялась. Отъ замедления же возникала паника, такъ какъ красные въ любую минуту могли подойти къ городу. Я со своими людьми покорно ждалъ на пристани, думая, что вотъ-вотъ какой-нибудь распорядитель укажетъ, на какой пароходъ мне грузиться. Но проходили часъ, другой, третий. Одинъ изъ моихъ писарей успелъ за это время сбегать въ винный погребъ, который грабили, и принёсъ нисколько бутылокъ «Массандры». Маркуша купилъ у бабы два хлеба, но не на деньги, а въ обменъ на нисколько аршинъ ситца, утащеннаго въ Геническе.