— Выбирай любого цвета наши кухни без секрета, — пропел хор завершающий слоган.
— Ваша песня, точно, спета, — подхватил Никанор мелодию, облизывая сладкие пальцы. — Низкопробный PR. Так лопухнуться в конце! Чему вас только учат? Развелось пиарастов, хоть пруд пруди!
Безусловно, может сложиться представление, будто Никанор прибывает в числе тех узколобых недоумков, которые то и дело ведут остроконфликтные беседы с телеэкраном, порой даже на повышенных тонах, или же является представителем иной секты «Поработителя душ», который в режиме навязчивого переключения каналов, патетически комментирует вырванные из контекста реплики. Ничуть не бывало. На деле это был не внешний диалог, построенный на рефлекторной, механической ответной реакции, а вполне осмысленный внутренний монолог эксперта по части технологий скрытого манипулирования. Можно сказать, что Никанор Ефимович знал о рекламе всё. Если говорить точнее — всё, что о ней было известно.
Довершая завтрак икотой, Никанор направился в кабинет — небольшую овальную комнатушку в лаконичном, минималистическом стиле, лишенную особой роскоши, но вполне себе уютную, и даже до некоторой степени фантастическую. Это удивительное ощущение сверхъестественности исходило от буквально парящего в воздухе экстравагантного письменного стола — творение рук одного малоизвестного итальянского скульптора, которого в узком кругу ревностных почитателей эпатажных инсталяций почтительно прозвали за глаза «экстрасенсом». Довольно увесистая конструкция из массива трехпородного дерева (сросшегося из кипариса, сосны и кедра) с открывающейся крышкой и зауженной продолговатой столешницей была покрыта белой эмалью, а чуть ближе к узкому краю симметрично с противоположных сторон из столешницы выделялись два небольших выступа прямоугольной формы, наделяющие её каким-то высшим, особливым значением и сакральным ореолом покорности. Устойчивое положение стола в гравитационном поле без видимой глазу опоры обеспечивала мощная электромагнитная подвеска, замаскированная столь искусно и безупречно, что, пожалуй, всякое действующее лицо, погруженное в стилистический антураж кабинета, уже спустя минуту или две, начинало непроизвольно воспринимать этого левитирующего тяжеловеса как часть обыденной, прозаичной реальности. Понятное дело, что некоторым чрезмерно впечатлительным богомольным эстетам может показаться, что автор открытым текстом бросает концептуальный вызов авраамической мировой религии. Однако, сам художник на подобные заявления дает ответ в короткой фразе: «Когда кажется, креститься надо».
Занавесив оконный просвет, Никанор деловито уселся за стол, придвинул к себе светильник, щелкнул выключателем и, нащупав в кармане утерянный черный маркер, откинулся в кресле, погрузившись в необычайное состояние ума.
ОТКРОВЕНИЕ ОТ АЛЬФРЕДА ЖЕРМОНА
[БЛАГОДАРНОСТЬ]
раз за разом,
уже не первое десятилетие, в той или иной мере,
аромат ириса возвращает меня к былой атмосфере
того дня, когда я во власти суеверий
постучал в ее двери.
тусклый подъезд рисовался таинственным и зловещим.
являясь носительницей глубоких душевных трещин,
она оказалась доступнейшей из продажных женщин —
падших интеллигентщин.
пятнадцатилетним подростком я прошел в дом опасливо, осторожно
поставил на стол дорогой коньяк и пакет с пирожным,
купленным, безотложно,
на выигрыш картежный.
словно маятник я качался на месте с замиранием сердца.
иногда создавалось ощущение движения по инерции,
будто убаюкивал в себе младенца.
она протянула мне полотенце…
я принял душ и расписался на запотевшем стекле,
затем, пригубив REMY MARTIN и поедая эклер
поведал, как открыл для себя ФРАНСУА РАБЛЕ
в феврале.
в ответ она коснулась моей щеки и заявила, что я колючий,
что она без ума от кактусов и БЕРТОЛУЧЧИ,
что был у нее отчим, который ее мучил.
гад ползучий!
несмотря на разницу в возрасте, мы смогли с ней спеться,
от нее исходил аромат ириса и каких-то специй —
усилителей половых секреций.
она предложила раздеться…
и тут же от беспокойства меня будто обдали паром,
кровью наводнилось лицо, вылупились окуляры,
стали как у кальмара,
узревшего кулинара.
по соседству бранилась женщина и на осколки разлеталась посуда.
у меня онемели конечности и свело желудок,
помутился рассудок
ХРИСТОС, МАГОМЕТ, БУДДА!
пока я посылал сигналы бедствия, пытаясь обуздать брожение,
мне чудилось, что я обломок коРАБЛЕкрушения —
ирония воображения!
она сидела улыбаясь и невозмутимо чем-то хрустела,
повторяя, успокоительно, что это обычное дело,
что это реакция на чужое тело.
хотя и очень не зрело!
меня распирало изнутри, словно вздымались дрожжи,
я взял ее на руки и бережно перенес на ложе.
словно армия сороконожек
отчеканивала шаг по коже,
аж, до дрожи!
когда она скользила как змея, поймав кураж,
(высший пилотаж!)
мы забыли про бельэтаж,
про сварливых соседей снизу, про раскрытые настежь окна,
битый час, трепыхаясь в трансе, не могли умолкнуть.
истрепали нервные волокна, взмокли!
она открыла франтоватый портсигар, но закурила не сразу.
я лежал обездвижено, как солдат, подорванный на фугасе,
лишенный боеприпасов,
не подчиняясь приказам
раз за разом, раз за разом, раз за разом…
……………………………………………………………
но, не это запомнилось ярче всего, не то, как проник в ее чресла,
а благодарность, когда уходя, вернул в инвалидное кресло_