Русское государство никогда не существовало независимо от личности монарха, как это было во Франции или Англии. Понимание государства как безличного института, действующего по собственным законам, оставалось идеалом для просвещенных чиновников вплоть до начала XX века, но оно не могло получить поддержки в расписанном до мелочей и персонифицированном символическом мире русской монархии[2].
У нас есть прямое подтверждение этой позиции из уст самого царя Николая I. В ходе аудиенции с Юрием Самариным, устроенной, чтобы высказать высочайшее неудовольствие тем, что тот позволил себе критиковать российскую политику в балтийских губерниях, царь сказал: «Но Вы нападали и на Правительство, и на меня, ибо что правительство, что я — все одно, — хотя я и слышал, что Вы отделяете меня от правительства, но я этого не признаю»[3].
Неудивительно, что идея общества как отделенного и независимого от государства института находилась за пределами понимания правителей России и ее чиновников. Как писал в 1870-х годах Ростислав Фадеев, генерал, ставший публицистом,
Россия представляет единственный в истории пример государства, в котором весь народ без изъятия, все сословия, вместе взятые, не признают никакой самостоятельной общественной силы вне верховной власти и не могут признавать, не могут даже мечтать об ней, потому что такой общественной силы не существует в зародыше[4].
Если государство не могло рассматриваться отдельно от монарха, а общество — отдельно от государства, то все, что оставалось, — это личность монарха: все замыкалось на нем, он был единственной политической реальностью. Уникальным последствием этого исторического развития стало то, что русские цари, управляя своими владениями, практически не обращали внимания на нужды и желания своих подданных и, конечно, считали недопустимым предоставить им возможность участвовать в управлении государством. Управление для них было администрированием, т. е. сохранением внутреннего порядка в стране и обеспечением ее внешней безопасности. Закон для них являлся инструментом управления. Чем меньше другие вмешивались в это дело, тем лучше. Любая попытка со стороны подданных участвовать в этом процессе рассматривалась как недопустимое вмешательство и подавлялась.
У нас есть любопытный пример этого общего умонастроения, выраженного в словах последнего русского царя Николая II.
В канун Нового года и за два месяца до того, как его заставят отречься от престола, Николай принял сэра Джорджа Бьюкенена, британского посла. Это было трудное время, так как думское большинство выступило с резкими нападками на царя и его методы ведения войны, нападками, приобретавшими порой революционные черты. Бьюкенен, попросивший и получивший разрешение говорить откровенно, намекнул на этот политический кризис и затем продолжил:
«Ваше Величество, если мне будет позволено сказать так, то у Вас остается открытым один спасительный путь, а именно сломать барьер, отделяющий Вас от Вашего народа и восстановить его доверие». Выпрямившись и тяжело взглянув на меня, император спросил: «Имеете ли Вы в виду, что Я должен восстановить доверие моего народа или что он должен вернуть себе мое доверие?»[5]
Это патримониальное мировоззрение молчаливо поддерживалось крестьянством. Когда радикально настроенная молодежь 1870-х годов «пошла в народ» подстрекать его против существующего порядка, она, к своему ужасу, обнаружила, что крестьяне видели в царе хозяина России и надеялись получить от него земельные наделы, в которых отчаянно нуждались. Крестьянские восстания в России неизменно направлялись не против царя, а от его имени — против бездушных помещиков, которых восставшие воспринимали как узурпаторов царской власти. Пословицы, собранные в середине XIX века В.И. Далем, наряду с пренебрежительным отношением к закону показывают уважение к воле царя, граничащее с поклонением[6]. Современный историк обнаруживает поразительное постоянство в русских представлениях о хорошем правителе:
Традиционный образ государя в народном сознании России без особых изменений переходит из века в век. Истинный государь должен быть защитником православия, правителем суровым, но справедливым… Пока реальный царь, император, генеральный секретарь, президент и т. д. не нарушает предписанного ему народным сознанием образа «истинного государя»… он может чувствовать себя спокойно: даже если он убивает, убивает, убивает, современники и потомки находят ему оправдания и считают его действия вполне законными[7].
5
Buchanan G. My Mission to Russia and Other Diplomatic Memories. Boston, 1923. Vol. 2. P. 46.
7
Володихин Д.М. История книги Р.Ю. Виппера «Иван Грозный» // Российская монархия: Вопросы истории и теории. Воронеж, 1998. С. 71–72.