Однако начиная с 1470 года и вплоть до 1917-го к русским правителям обращались и иначе — «государь». Обычно переводившееся как «суверен», это слово происходило из словаря манориальной экономики, где лендлорд назывался государем, а его подданные — «холопами», или рабами[3].
По древнерусской терминологии это слово [государь] обозначало прежде всего человека властного, но лишь в сфере отношений частных, а не публичных. Это был господин, хозяин (dominus), права которого распространялись на вещи и людей. Термины господин, господарь и государь в древнейших письменных памятниках употребляются безразлично, означая, в частности, рабовладельца и землевладельца…
С половины XIV в. термин государь начинает проникать и в сферы политические для обозначения представителей верховной власти. Такое применение произошло совершенно незаметно и естественно, так как великие князья были крупными хозяевами, землевладельцами и рабовладельцами, и в этом своем качестве были государями. Служба им на праве частном, хозяйственном не могла быть отграничена от службы государственной: такого различия еще не существовало[51].
По Ключевскому, слово «государь» означало «личную власть свободного человека над несвободным, над холопом»[52]. Эта терминология дает ключ к пониманию патримониальной природы зарождавшегося русского абсолютизма.
До последних десятилетий XV века правители Московии, подобно вассалам Византии и Золотой Орды, обладали только личной, а не государственной властью над своими имениями. Государственная власть принадлежала их иностранным повелителям: сами они были только сеньорами с разрешения своих монгольских правителей: «В границах своего удела он [князь] был собственно не политический правитель, а частный владелец. Его княжество было для него не обществом, а хозяйством; он им не управлял, а эксплуатировал его. Он считал себя собственником всей территории удела»[53]. И Иван I Калита (?-1340), верный вассал монгольского хана, в завещании обращался со своим московским княжеством, по сути, как с патримониальной собственностью — наряду с городами, деревнями, золотыми цепями и кубками[54].
Как только правители Москвы сбросили монгольское иго, они сразу же стали суверенами. Вполне естественно, что, как и раньше, они продолжали рассматривать свое владение как патримониальную собственность, унаследованную от своих отцов, для чего русские использовали термин «вотчина», эквивалент латинского «patrimonium». Вотчиной было и земельное поместье, и царство.
Юридическое отношение князя к управлению и государственной власти было патримониальным, таким же, как и его право на земельную собственность… Это была его собственность по прямому праву, не полученная, а всецело принадлежавшая ему по наследству и потому ни от кого не зависимая. В этом смысле княжество было вотчиной князя, и он распоряжался им, как любым другим имуществом[55].
Не было никакого различия между государственными полномочиями и частной собственностью, между potestas и dominium: княжества покупались и продавались как обычное недвижимое имущество. Так, например, в 1463 году Иван III приобрел Ярославль, вотчину, имевшую своих собственных, ярославских князей[56]. И так же, как обычная недвижимость, княжества могли наследоваться женщинами[57]. По этой причине новых суверенов следовало именовать государями. В таком образе мыслей не было никакого намека на «общество» как отдельное образование с собственными интересами и правами — существовали только интересы и права суверена, государя.
3
Забелин И.Е. Большой боярин в своем вотчинном хозяйстве // BE. 1871. № 2. С. 502. Оно имело то же значение, что и греческое слово «despotes», т. е. это понятие объединяло главу хозяйства и собственника рабов. Об этом см.: KoebnerR. Despot and Despotism: Vicissitudes of a Political Term // Journal of the Warburg and Courtland Institutes. 1951. Vol. 14. № 1–2. P. 276. Использование слова «государь» для обозначения хозяина крепостных дожило до середины XIX века, что видно, например, из рассказа Тургенева «Бурмистр» (Тургенев И.С. Полное собрание сочинений: В 28 т. М., 1963. Т. 4. С. 145).
57
Ключевский. С. 74; Платонов С. Ф. Лекции по русской истории / 8-е изд. СПб., 1913.С. 114–116.