Как журналист Катков приобрел множество своих приверженцев благодаря радикальным методам аргументации, которые он использовал во имя реакции:
Его сила — в интуиции, в прекрасном знании своего народа… Лидеры радикальной оппозиции своей популярностью были обязаны не вере в них и в их лозунги, а надежде или страху, что они принесут новый порядок… Он знал, что масса русских людей, воспитанная в неволе и вышедшая из долгого периода подавления слова и повсеместного тайного недовольства, наивно восприимчива к острому, пронизывающему слову, что Россия — земля обетованная для памфлетиста, что здесь и лежит секрет завоевания общественного мнения радикалами. Поэтому он быстро перехватил их оружие: они оттачивали свой полемический меч, он выхватил его, но повернул острие в противоположном направлении. Ловкий фокусник, он полностью изменился и направил против радикалов их собственный полемический метод, всегда популярный на земле политической несвободы, на земле тех, кто бунтуют в душе, а в жизни являются запуганными подданными, метод лишения властей чар и достоинства, «разоблачения» их…
Имея за собой всю мощь государства и богатейшие социальные элементы, он говорил так, будто боролся с превосходящими силами. Он топтал и унижал павших, приняв позу Давида, борющегося с Голиафом[29].
Потеряв веру в российское общество после того, как оно приветствовало оправдание Веры Засулич, Катков утверждал, что правительству не следует пытаться угождать переменчивому общественному мнению: «История представляет разительные и страшные примеры катастроф, вызванных исканием подладиться к ходячим в обществе мнениям»[30]. Самодержавие для него было просто непреложным фактом российской истории, ее «реальной реальностью»[31].
Кампания террора «Народной воли», начатая в 1879 году, сделала Каткова законченным монархистом: философ Владимир Соловьев сравнивал преданность стареющего Каткова царской власти с преданностью истового мусульманина своему Аллаху[32]. Теперь он призывал правительство отменить суд присяжных и лишить университеты автономии. Порою он даже навлекал на себя гнев Александра II и Александра III: Катков критиковал и царский режим — как правило, за недостаточную твердость в борьбе с инакомыслием. Говоря о правительстве, он делал различие между «идеей» правительства, совершенной по определению, и его фактической деятельностью, которая могла нанести (и часто действительно наносила) ущерб государству[33]. Чтобы покончить с радикализмом, он выступал за усиление внимания к классическому образованию и отмену некоторых реформ Александра II. Авторитет, власть для него замыкались теперь на самих себя. Свобода, его юношеский идеал, уступила место репрессиям. Таким образом, на Каткове лежит серьезная ответственность за упорный отказ царизма предоставить своим подданным право голоса в управлении страной.
Во второй половине XIX века славянофилы тоже стали более консервативными. Реформы Александра II способствовали тому, что они, так же как и радикалы и либералы, перешли от теоретических спекуляций к действию, и некоторые из них участвовали в общественной жизни, особенно в освобождении крепостных, страстными сторонниками которого они были. Здесь выделяются два имени — Юрий Самарин и Иван Аксаков.
Юрий Самарин (1819–1876), потомок богатой и знаменитой дворянской семьи — Александр I был его крестным отцом, — получил прекрасное образование и чувствовал себя одинаково естественно и в немецкой, и во французской культуре. Под влиянием Константина Аксакова, Алексея Хомякова и Ивана Киреевского он стал славянофилом, но отличался от них тем, что имел скорее прагматический, чем созерцательный склад ума. Родившийся и выросший в Санкт-Петербурге, в центре имперского режима, он не разделял враждебности славянофилов по отношению к вестернизированному двору и его бюрократии: по словам историка Анджея Балицкого, он был «несомненно самым „петербургским“ из славянофильских идеологов», тесно связанным с высшим чиновничеством и в общем-то преклонявшимся перед ним[34]. По настоянию отца он поступил на государственную службу и получил бюрократический опыт в министерствах юстиции и внутренних дел, а также в Сенате[35]. Затем он приобрел непосредственные знания о положении крестьян как управляющий обширными поместьями своего отца. Как результат, его взгляды отличались основательностью, редко встречавшейся у российских интеллектуалов. Необычным для России образом он соединял в себе идеализм и реализм: для него желаемое должно было соизмеряться с возможным. Он говорил: «Первое и самое существенное условие всякой практической деятельности заключается в умении держаться твердо своих убеждений, как бы радикальны они ни были, и в то же время понимать, что осуществление их возможно только путем целого ряда сделок с существующим порядком вещей»[36].
31
Московские ведомости. 1881.9 апреля. № 99. Цит. по: Твардовская В.А. Указ. соч. С. 201–202.
36
Письмо И.С. Аксакову 7 мая 1861 года // Самарин Ю.Ф. Избранные произведения. М., 1996. С. 11.