Однако и эту формулировку Аксаков счел недостаточной, поскольку не разделял восхищения своих друзей русским народом. Для него он все еще оставался инертной массой, неграмотной и пассивной, а потому лишь потенциально способной внести вклад в утверждение величия России. В стране пока не было общества, был народ, который мог трансформироваться в общество только через образование и участие в общественной жизни. Задачей России было превратить инертную массу в общество, определявшееся им как среда, в которой совершается сознательная, умственная деятельность известного народа, которая создается всеми духовными силами народными, разрабатывающими народное самосознание. Другими словами: общество есть народ во втором моменте, на второй ступени своего развития, народ самосознающий.
По существу, общество в его трактовке было общественным мнением[64]. Нации создавали языки спонтанно и неосознанно, а общественное мнение — продукт целенаправленной и сознательной деятельности. Для того чтобы оно появилось, необходимы два условия: население должно быть образованным и обладать свободой слова, особенно слова печатного. Но в действительности после 30-летнего правления Николая I в России не было ничего похожего на общественное мнение: существовали лишь разрозненные салоны и кружки. Европа, по словам Аксакова, не имела общества вплоть до Гутенберга.
То, что Аксаков имел в виду, было недалеко от призыва к распространению просвещения и развитию «критически мыслящих личностей», за что выступали в то время и радикальные интеллектуалы — с той разницей, конечно, что он предполагал не распространение «абстрактных» идей, заимствованных у Запада, а развитие подлинной национальной культуры изнутри, из собственных российских духовных источников. Это прежде всего требовало свободы устного и печатного слова. «Свобода печатного слова есть неотъемлемое право каждого подданного Российской империи, без различия звания и состояния», — писал он в 1862 году[65]. Свобода выражения для него была источником жизненной силы общества. Как и Самарин, он считал свободную прессу более важной, чем представительные институты. Он выражал недовольство тем, что русские люди до сих пор не выработали собственных идей, а заимствовали их готовыми у Западной Европы. Чтобы выжить и функционировать подобающим образом, государству нужна активная поддержка общества: правительство должно доверять своему народу[66]. Там, где это доверие отсутствует, бюрократия берет верх: в этих условиях все гарантии, предоставляемые законами и любыми институтами, бесполезны, так как нет силы, способной ограничить государственную власть[67]. Аксаков ненавидел бюрократию, особенно приверженную идеологии: нет ничего хуже «союза абстрактной теории» с бюрократической властью, союза, способного произвольно разрушить национальный дух. Примером такой трагедии для него была Французская революция, представлявшая «вакханалию деспотизма отвлеченной, самоуверенной мысли»[68]. В отличие от этого в Англии сила общественного мнения осуществила революцию 1668 года и обеспечила свободу прессы[69].
Вполне предсказуемо, что Аксаков не испытывал к интеллигенции ничего, кроме презрения — он одним из первых сделал это слово популярным, используя его уже в 1861 году для описания поверхностности этой группы и ее отчуждения от народа. Российская система образования, считал он, имела серьезный изъян, — особенно университетское обучение, которое воспитывало молодых людей в отчуждении от действительности и в отрицании «русской духовной национальной сущности»[70]. Интеллигенция должна слиться с народом, чтобы раздвоенная русская личность — ее разум, тянущий в одну сторону, и тело — в другую — могла воссоединиться.
Со временем Аксаков стал яростным националистом. Его эволюция в этом направлении, начавшаяся с польского восстания 1863 года, дошла до одиозных крайностей. Сначала он выступал за независимость Польши притом что был против ее претензий на Белоруссию и Украину[71]. Но с началом восстания весь свой авторитет Аксаков направил на поддержку власти. Он также никогда не уставал обличать евреев за то, что их raison d’être составлял отказ от христианства: по его словам, ортодоксальные евреи продолжали мысленно распинать Христа и при этом до сих пор являлись одной из наиболее «привилегированных» этнических групп в России! Он даже защищал погромы, вспыхнувшие на Украине в 1880-х годах. На последнем этапе своей жизни, предвосхищая пресловутые «Протоколы сионских мудрецов», Аксаков заявлял, что евреи стремятся к завоеванию мира[72]. К концу жизни он превратился в националиста-параноика, откровенного антисемита и страстного панслависта.
72
Сочинения И.С. Аксакова. Т. 3. С. 839–841. Антиеврейские обличительные речи Аксакова см.: Там же. С. 685–844.