Такую цену царский режим должен был платить за упорное нежелание избавиться от патримониальной ментальности и начать сотрудничать с обществом.
Великие реформы страдали от глубоких противоречий, о которых те, кто находился у власти, похоже, и не подозревали: реформы были несовместимы с самодержавным режимом, который настаивал, чтобы все начинания, касающиеся общественной жизни, исходили от верховной власти. Хотя земства и не имели исполнительных полномочий, они не могли избежать конфликтов с бюрократическим аппаратом, не имевшим никакого опыта обращения с частными инициативами, в которых была заинтересована администрация земств. Новое независимое судопроизводство было несовместимо с принципом самодержавия, по которому вся власть целиком находилась в руках царя. Поэтому неудивительно, что почти с самого начала новые институты столкнулись с укоренившимися бюрократическими интересами и что бюрократия неизменно выходила победительницей из этих столкновений. По словам крупного французского специалиста по России того времени Анатоля Леруа-Болье,
не вполне осознавая, куда оно двигалось, не имея ясного понимания, чего оно хотело, подверженное разным влияниям, правительство боялось своих собственных действий. Оно стремилось забрать по частям, тихо то, что вручило торжественно en bloc, и таким образом оказывалось в постоянных противоречиях с собственным законодательством, сжимая и ускоряя время и возобновляя свои реформы, все еще слабо укоренившиеся, рискуя лишить их живительной влаги и задержать появление плодов[7].
Поначалу Великие реформы усилили авторитет самодержавия в либеральных кругах. Русские люди едва ли могли игнорировать факт, что отмена рабской зависимости крестьян, которую в Соединенных Штатах ускорила четырехлетняя гражданская война, стоившая сотен тысяч жизней, в их собственной стране произошла мирно, росчерком царского пера[8]. Чего еще не мог добиться самодержец? В целом можно считать доказанным, что в России, по крайней мере со времени вступления на престол Романовых, верховная власть была главным источником либеральных начинаний. В конце концов, это
Петр I развернул Россию на Запад. Это его наследницы облегчили условия дворянской службы, а благодаря Петру III она перестала быть обязательной. Екатерина II сделала возможным появление общественного мнения, а своей Жалованной грамотой дворянству 1785 года способствовала созданию в России настоящей частной собственности на землю. Осознание этого привело к возникновению уникальной школы «либерального консерватизма», которая отказалась от политической демократии в надежде, что основы либерального режима в России будут заложены самодержавным монархом, и в ожидании, что со временем эти основы вызовут к жизни конституционный порядок[*].
Эта позиция получила теоретическую поддержку от Гегеля, пользовавшегося большим влиянием в России XIX века. Под впечатлением от реформ, проведенных верховной властью Пруссии после ее поражения от Наполеона, Гегель интерпретировал всю историю как наделенный смыслом и необратимый процесс освобождения человека, который достиг кульминации в современном государстве. Как он писал в своей «Философии истории», в условиях древнего Ближнего Востока только один человек был свободным — деспот, в классическом мире — несколько, тогда как современное государство дарует свободу всем. С его точки зрения, «свобода современного мира стала следствием триумфа централизованного государства и распространения просвещения»[9].
Основными теоретиками либерально-консервативной школы в России являлись Константин Кавелин, Борис Чичерин и Александр Градовский.
Константин Дмитриевич Кавелин (1818–1885) был прежде всего ученым, а не общественной фигурой, специалистом по истории русского права, но его исследовательская работа оказала сильное влияние на его политические взгляды, которые во время Великих реформ пользовались большой популярностью. Сын не очень богатого дворянина, одно время он преподавал в Московском и Петербургском университетах, потом был занят на правительственной службе. Обычно он рассматривается как основатель «государственной школы» в историографии, которая подчеркивала доминирующую роль государства в России в противоположность Западной Европе, где, согласно Кавелину и его последователям, движущими силами были социальные группы и индивидуумы. В отзыве на научный труд Бориса Чичерина о местных учреждениях Кавелин определял различие между историей России и Западной Европы, соглашаясь с Чичериным, что в России все и всегда делалось «сверху», тогда как в Европе — «снизу»[*]. В России именно государство являлось движущей силой: «Вся русская история, как древняя, так и новая, есть по преимуществу государственная, политическая»[10].
9
Benson S. The Conservative Liberalism of Boris Chicherin // Forschungen zur Osteuropàischen Geschichte. Bd. 21 (1975).S. 20.