Здоровяк Толя Маслов из дружины Тимура неуверенно поднял руку. Карен кивнул ему.
– А правда ли, отче, что вы зрели Горний мир вблизи? Даже бывали в нем?
Едва слышный гул голосов смолк: вопрос неожиданный и, пожалуй, не слишком учтивый, ведь все знают, как не любит отец-командир рассказывать про это. Причина нелюбви понятна плохо, хотя Тимур, кажется, догадывался, в чем дело, пусть и смутно. Иногда в виртуальном зале или во время учебных вылетов они испытывали особые шлемы, помогающие рассудкам слиться воедино. При этом дружинникам открывался лишь верхний слой других разумов, задействованный в тренировочном задании, но будто сквозь матовое стекло в нем иногда быстрыми тенями мелькали потаенные мысли и чувства. Сознание отца-командира – центральное в той симметричной, напоминающей снежинку фигуре, коей является коллективный интеллект. Оно куда плотнее, крепче, тренированней, в конце концов – взрослее. И все же некий отголосок не относящихся к делу мыслей Карена иногда проникал сквозь верхний слой; однажды Тим уловил обрывок одной из таких не предназначенных для окружающих случайных мыслей. И теперь он думал, что знает, в чем причина нежелания офицера рассказывать про Горний мир. Она вроде и проста, но одновременно и сложна для Тимура Жилина: Кааба Небесная свята и в сознании отца Карена сияет неземным, божественным светом. Поэтому, как считает офицер, всякие слова могут осквернить ее – затуманить сей свет, ибо любые слова, кроме, конечно, сокрытых на страницах священной Библы, книги имен Всевечного, суть порождения человеческого разума, а раз так, то и не следует описывать ими нечто, относящееся скорее к божественному, чем к земному. Делать это способны лишь те, в душе кого Всевечным высечена искра таланта. Ведь религиозные картины не рисует кто ни попадя, но лишь даровитейшие из художников, а коль скоро рисовать святое дозволено немногим, то и говорить о святом должно не всякому.
Помедлив, отец Карен молвил голосом куда более тихим, чем раньше:
– Зрел не раз и бывал единожды.
Произнесено было так, что любому олуху тут же становилось ясно: более вопросов на сию тему задавать не следует. Но Толик Маслов, как бы помягче выразиться… олух из олухов, это все в дружине знают. Малочувствителен он и медлителен. Юркий подвижный быстродум Серега Чекалов, на малых разведчелнах летающий с Толиком в паре, сколько ни бился над напарником – так и не смог тому разумение стимулировать.
В общем, Толик пробасил:
– И как он? Расскажите. Как выглядит?
Карен вновь замолчал надолго, а Роман Паплюх, быстренько скатав бумажный шарик, пульнул им в голову Толика, и когда тот обернулся, показал кулак, а после покрутил пальцем у виска, едва слышно прошептав: «Глуполюб!» Роман с недавних пор тайно от преподавателей тренировался в навыке выдумывания новых слов – ибо ведомо, что старшие чины Уклада, владыки сфиры земной, не просто церковным высокорусом владеют, но способны улучшать его, расширять, создавая новые лексические единицы.
– Прекрасен, как бриллиант, – произнес офицер, и все поглядели в сторону кафедры. Тимур с удивлением понял: Карен Шахтар, этот невозмутимейший из мужей, смущен!
– Как бриллиант? – повторил Толик.
Отец-командир кивнул.
– Напоминает драгоценный камень, венчающий… венчающий центр звезды с пятью лучами.
– Если бриллиант – это Горний мир, то лучи звезды – Фабрики? – пробасил Толик. – Ветви Сидры? А вот… – он замолчал, когда отец-командир сделал короткий жест, означающий, что более на эти вопросы он отвечать не станет.
И тут Тимур решился. Часы над дверью показывали, что до конца лекции осталось всего ничего. А спросить более не у кого, да и случая такого не представится, скорее всего. Потому он поднял руку, и когда Карен взглянул на него, вскочив, выпалил:
– Отче, скажите! Какой смысл человеку вмешиваться в дела Всевечного, вообще что-либо делать, ежели Он всемогущ и все Им предопределено, заранее Ему ведомо?
По залу прокатились смешки. Роман вновь ткнул соседа локтем в бок и пробормотал: «Любомудр начинающий». Тим уже заранее покраснел, уже внизу живота что-то сжалось, и холодок стыда пополз по спине, но Шахтар не стал смеяться, а спокойно молвил:
– Человек может и должен вмешиваться в космический процесс истории, ибо каждому возбуждению снизу, от человека, – неизбежно следует возбуждение сверху, от Всевечного.
Тимур вздохнул. Нет, это непонятно. Что значит – возбуждение? Он собрался было уточнить, хотя Паплюх и косился на него с презрительной насмешкой, но пока решался, из заднего ряда задали другой вопрос:
– Старец двуедин, как Всевечный… ну, как Всевечный триедин?