– Не надобно этого, – сказала и быстро зашагала прочь. Мечеслав нагнал ее, мир для него рухнул, жизнь потеряла смысл.
Они так и дошли в молчании до жилища Рады, она прикрыла за собой дверь, не простившись и не сказав ему ни слова.
Несколько дней ходил Мечеслав сам не свой. Невыносимо было сознавать, что не люб ей. Наконец не выдержав, пошел к Раде, и весь вечер просидел, разговаривая со старухой и братом Рады, бросая короткие ждущие взгляды на девушку. Но она будто не замечала его. Когда он, попрощавшись, покинул избу, Рада вышла следом и, окликнув, грустно сказала:
– Мечеславушка, не надобно тебе ходить сюда.
Мечеслав хотел возразить, но она уже вошла в избу.
После этого стала жизнь Мечеслава серой, как осеннее небо, ничто не радовало его глаз, ничто его не веселило, ничто не могло отвлечь от грустных мыслей. Вскоре явился из Полоцка Орм.
– Здравствуй, брат! – сказал он, обнимая Мечеслава. Затем, отстранившись и оглядев его, спросил: – Что кручинит тебя? Стряслось чего? Не обидел ли кто?
– Все у меня по-доброму, – ответил Мечеслав.
– Таишься… Не иначе как дева сердце твое полонила. Аль не так?
Мечеслав промолчал, ему хотелось поделиться своими мыслями и переживаниями со старшим товарищем и братом, но что-то мешало сделать это.
– Ин ладно, помощь понадобится аль совет, ты молви!
Следующим утром Мечеслав, проходя по улице мимо Ильинской церкви, где поклонялись своему богу ромеи да принявшие греческую веру варяги и славяне, вдруг услышал веселый голос Рады:
– Здравствуй, Мечеслав!
– Здравствуй, Рада, – обернувшись на голос, ответил он.
– Ты не серчай на меня, – сказала она. Щеки ее были румяны от мороза, глаза радостно сияли, к ее шапочке, отороченной белкой, были прикреплены новые височные колты, которых ранее Мечеслав на ней не видел.
– Да чего уж… – промолвил Мечеслав.
– Ты заходи. Бабушка да Лычко спрашивали о тебе, – сказала она и веселая, радостная, легкой походкой пошла дальше.
Вечером, когда стемнело, Мечеслав, полный надежд, отправился к Раде, и когда ему оставалось завернуть за угол Лычковой избы, он услышал голоса и остановился – то были голоса Орма и Рады.
– Ормушко, любый мой, сколь слез я пролила, тебя ожидаючи. Скажи, люба я тебе али нет?
– Люба, люба, Радушка! Люба, голубушка! Да только какой я жених тебе, старый пришлый воин…
– Какой же ты старый? Ты у меня молод да красив, на всем белом свете нет краше и сильнее тебя.
– Эх, голубушка ты моя!
Мечеславу стало трудно дышать, он развернулся и побежал.
– Мечеслав, ты?! – окликнул его голос Орма.
Но Мечеслав не ответил, он бежал и бежал, не видя ничего и не ведая куда.
Бежал от обиды, от ревности, от неразделенной любви. Холодный жестокий ветер бросал мокрый снег ему в лицо, поскользнувшись, он упал лицом в сугроб. Тяжело дыша и сжав кулаки, он стал колотить ими по снегу, стараясь забыть Раду, Орма, их голоса:
– «Ормушко, любый мой!» – «Эх, голубушка ты моя!»
На следующий день, в молодечной, к нему подошел Орм:
– Здравствуй, брат! Не ты ли это вчера от Лычковой избы бежал?
Мечеслав, отведя в сторону взгляд, промолчал.
– Любы мы с Радой друг дружке, вина моя, что не молвил тебе о том. А что боль я сердцу твоему причинил, за это не обессудь, не ведал я, что ты тоже… – Орм запнулся, положил руку на плечо побратима, Мечеслав дернулся, сбрасывая ее. Орм постоял около него, но, так и не дождавшись ответа, вышел из молодечной, оставляя Мечеслава наедине с горькими думами и противоречивыми чувствами.
Глава восьмая
И рече Володимер: «Се не добро, что мало городов около Киева». И нача ставити городы… И нача набирати мужи лучшие от словен, и от кривичь, и от чуди, и от вятичь, и ими населил грады, ибо была рать с печенеги».
Потянулись неторопливо холодные зимние дни, и были они похожи на душу Мечеславову, которая, оставшись одна на всем белом свете, заледенела от потерь, от скорби, от жестокости этого мира, спряталась куда-то глубоко-глубоко, как прячется от мороза все живое. Но ничто не стоит на месте, все родится, крепнет, а затем стареет, ветшает, разрушается и вновь возрождается в чем-то другом. Вот и после холодной зимы пришел месяц-березень, Ярило согрел своими объятиями землю-матушку, и проснулась она, возрадовалась, освободилась от снега, зажурчала веселыми ручьями. Постепенно, как бы нехотя, оттаяла и душа Мечеслава.
Князь же Владимир собрался идти на булгар волжских да на хазар. Засобирались и Мечеслав с Сахаманом. Мечеслав – чтобы уйти подальше от Рады, Орма и их счастья, а Сахаман – в надежде края родные увидеть, род свой и матушку повстречать. Но не суждено было мечтам их сбыться. Отправили друзей с сотней воинов совсем в другую сторону, в Дикое Поле. За старшого поставили Ратшу, одного из другов Ормовых. От него они и узнали: