За «Барсуками» в течение двенадцати лет быстро следовали один за другим остальные романы Леонова: «Вор» (1927), «Соть» (1929), «Скутаревский» (1932), «Дорога на океан» (1936) — верные и одновременно своеобразные отпечатки бурных изменений в жизни страны, объективные и точные картины этой жизни, одушевленные и преобразованные фантазией и чувством писателя, напряженно разгадывающего их глубинный смысл; отдельные художественные миры, непохожие друг на друга, но явно отмеченные яркой печатью одного и того же поэтического дарования и прочно сцепленные друг с другом, как звенья единой цепи размышлений художника.
Вот эта внутренняя связь произведений Леонова друг о другом единством его сквозных, через все творчество проходящих тем и мотивов делает очень трудным определение времени работы над каждой данной книгой и продолжительности вынашивания каждого замысла. По сути дела, процесс создания книги у Леонова изначальный и непрерывный: его истоки теряются в истоках жизни художника, его продолжение бесконечно следует в позднейших сочинениях, развивающих и изменяющих раз и навсегда облюбованные им темы и мучающие его вопросы. Но что это за темы! И могут ли быть исчерпаны такие вопросы даже самой большой, даже замечательной книгой? Любовь Леонова к лесу как национальному пейзажу и обрамлению жизни героев, его интерес исследователя к лесу как средоточию социальных, исторических и философских вопросов берут начало в его творчестве 20-х годов. Человек, ищущий в лесных дебрях своей обширной родины излечения от старых душевных недугов, спасения от врагов, забвения или преодоления прошлого, а главное, нового смысла существования — этот постоянный мотив уже присутствовал в первых романах Леонова, но пока как глухая поэтическая мелодия, лишь сопровождающая главные события, лишь стелющаяся успокаивающим и что-то таящим зеленым фоном где-то позади бурных человеческих драм.
Не имея возможности сейчас углубляться детально в развитие темы леса у Леонова, задержимся на мгновение только на одном, но во всех смыслах ключевом его произведении — на романе «Соть», которым кончался Леонов 20-х годов и начинался Леонов 30-х годов.
Герой этого романа, «битюг» революции, ее железный солдат и грубый «предок» грядущего вслед за ним гармонического человека (так тогда мечталось), врывался в лесные российские дебри, чтобы овладеть стихией — и природной и социальной, — чтобы взнуздать ее электрическими вожжами, подчинить всю без остатка своей воле, превратить ее в послушный и безотказный материал для строящегося здания социализма. Тогда, в «Соти», российские лесные пространства расстилались еще как бы и не тронутыми рукой человека до самого океанного горизонта. «Хоть апокалипсис пиши!» — восклицал при виде безмерности этих пространств, где только ветры и волки, Увадьев. И он входил в них без страха и сомнения с сотнями и тысячами смоленских землекопов, рязанских пильщиков, владимирских плотников, вологодских штукатуров, входил, чтобы очистить и взорвать родную землю под котлованы социализма. Лес в тот исторический момент и в том романе представал прежде всего неисчерпаемым и сопротивляющимся сырьем — и его превращали в целлюлозу, и он же представал убежищем политического противника: в нем таился нищий монастырь, оплот скрытой и явной контрреволюции на реке Соть, — и потому он также подлежал уничтожению.
Так на рубеже 20-х и 30-х годов, в духе и в согласии с потребностями и прямолинейностью эпохи, решалась Леоновым — и поэтически и философски — проблема природы и человека, стихии и разума, прошлого и будущего. Конечно, в общем и, конечно, не без оговорок и не без сомнений. Леонов не был Увадьевым, он лишь испытывал на себе в тот момент обаяние его исторического подвига и его бескомпромиссной уверенности.
Читая и перечитывая последний роман Леонова, приходится вспомнить претворение «лесной темы» в его давнем романе потому, что «Русский лес» — во многом новый ответ писателя и самому себе, и самим им поставленным когда-то вопросам, неоднозначный ответ, выношенный временем и выстраданный в испытаниях войны.
Отношения человека со стихией, соотечественника Леонова с родной историей, ответственного гражданина своей страны с безответственными ее гражданами, преобразователя природы с лесом — все оказалось сложнее, чем думалось когда-то, и все потребовало переосмысления и углубления. Вот почему, являясь объективной и правдивой картиной частной и общественной жизни леоновских современников, запутанным клубком человеческих драм, «Русский лес» в то же время весь до конца проникнут духом лирической исповеди. Лирика сплавляет в этом романе в сложное художественное единство настоящее героев с их прошлым, патриотическую патетику автора с его же ядовитым сатирическим сарказмом, горестные воспоминания с мечтами о будущем, горькие сомнения с самыми высокими и гордыми надеждами. Роман весь построен на этих эмоциональных контрастах, сплавленных единством личности художника, отразившейся в каждом слове, в каждом оттенке интонации повествования.