Да, на многое пришлось ответить в «Русском лесе» по-иному, чем отвечалось когда-то в «Соти». Но одно и именно тогда было заложено как новаторское качество советского романа прочно и для Леонова навсегда: определенность профессии героя, его сращенность всеми клетками души и тела с делом своей жизни и именно через это свое дело — с жизнью народа, эпохой, страной. В начале 30-х годов эта особенность воспринималась как специфическая жанровая черта «производственного романа» — так неуклюже и скучно стали называть романы, где действие происходило на стройках, на фабриках, на заводах, на танкерах, на гидростанциях и т. д. Но очень скоро обнаружилась простая очевидность: а где же еще может действовать, чувствовать, любить, ненавидеть, страдать, прославиться современный герой? Труженик и работник, он весь мир и все его краски и запахи мог воспринимать только через призму своей профессии. И тогда для писателя оказался особенно существенным точный выбор профессии своего героя и конкретное знание ее особенностей, и бед ее, и ее поэзии. В 30-е годы Леонов последовательно вместе со своими героями становился то строителем, то физиком, то железнодорожником, то садоводом.
К теме леса писатель шел издалека, но выбор лесоводства как главного дела жизни для героев его романа оказался и необычайно существенным, и глубоко знаменательным. Здесь все сошлось и все определило успех: и давняя юношеская привязанность Леонова к русскому лесному Северу, сложившаяся тогда, когда он, еще до революции, будучи московским гимназистом и живя у деда в Зарядье, ездил в Архангельск к ссыльному отцу, поэту и издателю Максиму Леоновичу Леонову; и постоянный интерес Леонова к естествознанию, особенно к ботанике; и та не оставляющая каждого современного человека, но в высшей степени присущая Леонову тревога, которая родилась, когда в результате второй мировой войны открылась очевидность прямой зависимости между направлением развития науки и сохранностью природы на земле; и послевоенная общественная деятельность Леонова в качестве делегата всепланетных конгрессов в защиту мира и депутата Верховного Совета, конкретно столкнувшая его с широкими проблемами политики и народного хозяйства; и, наконец, некоторые громкие и при этом все-таки не совсем ясные события, которые начали происходить в середине 30-х годов и возобновились в конце 40-х в разных сферах биологической науки, в том числе и в лесоводстве… Мирная, тихая профессия лесничего при ближайшем рассмотрении оказалась заветным ключом к множеству драматических ситуаций и современности и истории. Каждая из этих ситуаций заключала в себе следующую, а ключ подходил ко всем вместе.
Уже 28 декабря 1947 года, когда в «Известиях» появилась знаменитая статья Леонова «В защиту друга», имевшая громадный общественный резонанс, вызвавшая ожесточенные дискуссии лесоводов, положившая начало широкому движению по охране природы, — уже тогда был сделан первый решительный поворот этого ключа: будущий автор «Русского леса» вошел сам и ввел своих читателей в суть общественного конфликта еще не написанного им романа, где вопрос о сохранности лесов нашей страны, о разумном лесопользовании выступит наглядным выражением и представительным обобщением идеи ответственного и деятельного патриотизма в резком контрасте с изображением гражданской безответственности, прикрытой ложной, фальшивой имитацией под ту же идею.
Но существует колоссальное различие между воздействием на людей самой горячей публицистики и воздействием на них искусства, в частности, образов реалистического романа, который надолго, а иногда и навсегда сохраняет свою магнетическую силу доступно объяснять людям сложные общественные и психологические явления в их исторической конкретности и одновременно заражать людей нравственным зарядом любви и гнева писателя. Эта сила реалистического искусства заключена прежде всего в правдивости, типичности и убедительности человеческих характеров, созданных художником.
Спор о методах лесопользования, который превратил старших героев «Русского леса» Вихрова и Грацианского из прохладных друзей юности в ожесточенных противников, а вернее, одного в заискивающего преследователя, а другого в гордого преследуемого, — этот спор, по сути дела, давно уже выигран Вихровым, Леоновым и теми советскими лесоводами, идеи и дела которых стоят за картиной, нарисованной писателем. Выигран, так сказать, принципиально, идейно (это не значит, что разумное лесопользование так уж всегда и всюду торжествует практически — тут писатель бессилен, но важно уже и то, что лесные заботы и беды стали близки и хоть в какой-то степени понятны всем нам). Решен и исторически в пользу Вихрова конфликт 30-40-х годов между серьезными биологическими идеями и тем блефом, который так откровенно и нагло разыгрывался иногда на авансцене науки, прикрывая мнимой принципиальностью и мнимым новаторством научные и человеческие трагедии. Но не потеряло своего значения, до конца не изжито внешнее сосуществование и внутреннее столкновение двух типов миропонимания и мироотношения, воплощенных Леоновым в двух «лесных» профессорах Вихрове и Грацианском, — существующих, однако, не только в лесоводстве и даже не только в науке. Это всем знакомое и иногда трудно различимое сосуществование, но всегда неизбежное столкновение всякой подлинности и всякой мнимости, когда с одной стороны выступает искренняя и бескорыстная самоотдача человека делу всей своей жизни, а с другой стороны — циничное самоутверждение в том же деле человека карьеры — одной карьеры во что бы то ни стало и чего бы то ни стоило.