Однажды на набережной Фонтанки, по которой он (Крылов) обыкновенно ходил в дом Оленина, его нагнали три студента, из коих один, вероятно не зная Крылова, почти поравнявшись с ним, громко сказал товарищу:
— Смотри, туча идет.
— И лягушки заквакали, — спокойно отвечал баснописец в тот же тон студенту. [62, с. 300.]
Имп(ератрица) всегда желала познакомиться с Иваном Андреевичем (Крыловым), и Жуковский повел его в полной форме библиотекаря имп(ераторской) библиотеки в белых штанах и шелковых чулках. Они вошли в приемную. Дежурный камердинер уже доложил об них, как вдруг Крылов с ужасом сказал, что он пустил в штаны. Белые шелковые чулки окрасились желтыми ручьями. Жуковский повел его на черный дворик для окончания несвоевременной экспедиции. [119, с. 59.]
Гоголь обедал у меня с Крыловым, Вяземским, Плетневым и Тютчевым. Для Крылова всегда готовились борщ с уткой, салат, подливка с пшенной кашей или щи и кулебяка, жареный поросенок или под хреном. Разговор был оживленный, раз говорили о щедрости к нищим. Крылов утверждал, что подаяние вовсе не есть знак сострадания, а просто дело эгоизма. Жуковский противоречил. «Нет, брат, ты что ни говори, а я остаюсь на своем. Помню, как я раз так из лености не мог ничего есть в Английском клубе, даже поросенка под хреном». [119, с. 59.]
Николаевская эпоха
Имп(ератор) Николай Павлович велел переменить неприличные фамилии. Между прочими полковник Зас выдал свою дочь за рижского гарнизонного офицера Ранцева. Он говорил, что его фамилия древнее, и потому Ранцев должен изменить фамилию на Зас-Ранцев. Этот Ранцев был выходец из земли Мекленбургской, истый оботрит. Он поставил ему на вид, что он пришел в Россию с Петром III и его фамилия знатнее. Однако он согласился на это прилагательное. Вся гарниза смеялась. Но государь, не зная движения назад, просто велел Ранцеву зваться Ранцев-Зас. Свекор поморщился, но должен был покориться мудрой воле своего имп(ератора). [119, с. 72.]
Во время Крымской войны государь, возмущенный всюду обнаруживавшимся хищением, в разговоре с наследником выразился так:
— Мне кажется, что во всей России только ты да я не воруем. [86, с. 623.]
Жена одного важного генерала, знаменитого придворною ловкостью, любила, как и сам генерал, как и льстецы, выдавать его за героя, тем более что ему удалось в компанию 14-го года с партиею казаков овладеть, т. е. занять никем не защищенный дрянной немецкий городок. Жена, заехав с визитом к другой даме, рассказывала эпопею подвигов своего Александра Ивановича (Чернышева). Чего там не было: Александр разбил того; Александр удержал грудью целую артиллерию; Александр взял в плен там столько-то, там еще больше, так что если сосчитать, то из пленных выходила армия больше наполеоновской 12-го года; Александр взял город… и на беду забыла название: как бишь этот город, вот так в голове и вертится. Боже мой, столичный город… вот странно, из ума вон…
В затруднении она оглянулась и заметила другого генерала, который сидел между цветов и перелистывал старый журнал.
— Ах, князь, — обращаясь к нему, сказала генеральша, — вот вы знаете, какой это город взял Александр?
— Вавилон.
— Что вы это?! Я говорю про моего мужа Александра Ивановича.
— А я думал, что про Александра Македонского. [63, л. 75.]
Покойный граф И. И. Дибич был чрезвычайно добр душою, имел необыкновенный ум, глубокие, разнообразные познания и страстно любил просвещение, т. е. науки и литературу. Ему иногда вредила необыкновенная вспыльчивость и какое-то внутреннее пламя, побуждавшее его к беспрерывной деятельности. Во время последней турецкой войны, прославившей его имя переходом через Балканы, русские прозвали его в шутку Самовар-Паша, именно от этого вечного кипения. Прозвание это, нисколько не оскорбительное, живо изображает его характер. Замечательно, что это прозвание не новое. Однажды Дибич в споре с тихим и кротким Броглио о Семилетней войне упомянул неосторожно о Росбахском сражении, в котором, как известно, французы были разбиты Фридрихом II. Броглио оскорбился и замолчал, но в отсутствие Дибича изъявил свое неудовольствие перед Лантингом. «Не принимайте этого в дурную сторону, — сказал Лантинг, — Дибич — добрейшая душа, и не имел намерения вас оскорбить. Но он вечно кипит, как самовар, и к нему надобно приближаться осторожно, чтоб не обжечься брызгами!»
Сравнение Дибича (малорослого, плотного, с короткою шеей и высокими плечами) с самоваром показалось всем присутствовавшим так забавно, что все расхохотались, а Броглио больше всех. После этого при имени Дибича или при встрече с ним я всегда вспоминал эту шутку и весьма удивился, когда услышал повторение этого сравнения чрез много лет! [19, с. 44–46.]