Старичок (…) хладнокровно прошамкал:
— Я вам доложил, что лошадей нет! Ну и нет. Пожалуйте вашу подорожную.
Приезжий серьезно рассердился. Он нервно шарил в своих карманах, вынимал из них бумаги и обратно клал их. Наконец он подал что-то старичку и спросил:
— Вы же кто будете? Где смотритель? Старичок, развертывая медленно бумагу, сказал:
— Я сам и есть смотритель… По ка-зен-ной на-доб-но-сти, — прочитал протяжно он. Далее почему-то внимание его обратилось на фамилию проезжавшего.
— Гм!.. Господин Пушкин!.. А позвольте вас спросить, вам не родственник будет именитый наш помещик, живущий за Камой, в Спасском уезде, его превосходительство господин Мусин-Пушкин?
Приезжий, просматривая рассеянно почтовые правила, висевшие на стене, быстро повернулся на каблуке к смотрителю и внушительно продекламировал:
— Я Пушкин, но не Мусин! В стихах весьма искусен, И крайне невоздержан, Когда в пути задержан! Давайте лошадей…[127, с. 3.]
* * *
Государь сказал Пушкину: "Мне бы хотелось, чтобы король нидерландский отдал мне домик Петра Великого в Саардаме". — "В таком случае, — подхватил Пушкин, — попрошусь у Вашего Величества туда в дворники". [119, с. 566.]
* * *
Кажется, за год до кончины своей он (А. С. Пушкин) говорил одному из друзей своих: "Меня упрекают в изменчивости мнений. Может быть: ведь одни глупцы не переменяются". [7, с. 159.]
* * *
(Работа Дениса Давыдова о партизанской войне была отдана) на цензурный просмотр известному А. И. Михайловскому-Данилевскому. (…) Пушкин отозвался: "Это все равно, как если бы князя Потемкина послали к евнухам учиться у них обхождению с женщинами". [108, с. 228.]
* * *
В СПб. театре один старик сенатор, любовник Асенковой, аплодировал ей, тогда как она плохо играла. Пушкин, стоявший близ него, свистал. Сенатор, не узнав его, сказал: "Мальчишка, дурак!" П(ушкин) отвечал: "Ошибся, старик! Что я не мальчишка — доказательством жена моя, которая здесь сидит в ложе; что я не дурак, я — Пушкин; а что я тебе не даю пощечины, то для того, чтоб Асенкова не подумала, что я ей аплодирую". [121, с. 182.]
* * *
Известный русский писатель Иван Иванович Дмитриев однажды посетил Пушкиных, когда будущий поэт был еще маленьким мальчиком. Дмитриев стал подшучивать над оригинальным личиком Пушкина и сказал:
— Какой арапчик!
В ответ на это десятилетний Пушкин вдруг неожиданно отрезал:
— Да зато не рябчик!
Можно себе представить удивление и смущение старших. Лицо Дмитриева было обезображено рябинами, и все поняли, что мальчик подшутил над ним. [4, с. 516.]
* * *
Однажды Пушкин, гуляя по Тверскому бульвару, повстречался со своим знакомым, с которым был в ссоре.
Подгулявший N., увидя Пушкина, идущего ему навстречу, громко крикнул:
— Прочь, шестерка! Туз идет!
Всегда находчивый Александр Сергеевич ничуть не смутился при восклицании своего знакомого.
— Козырная шестерка и туза бьет… — преспокойно ответил он и продолжал путь дальше. [2, с. 8.]
* * *
Однажды Пушкин сидел в кабинете графа С. и читал про себя какую-то книгу. Сам граф лежал на диване.
На полу, около письменного стола, играли его двое детишек.
— Саша, скажи что-нибудь экспромтом… — обращается граф к Пушкину.
Пушкин, мигом, ничуть не задумываясь, скороговоркой отвечает:
— Детина полоумный лежит на диване.
Граф обиделся.
— Вы слишком забываетесь, Александр Сергеевич, — строго проговорил он.
— Ничуть… Но вы, кажется, не поняли меня… Я сказал: — дети на полу, умный на диване. [2, с. 10–11.]
* * *
В доме у Пушкиных, в Захарове, жила больная их родственница, молодая помешанная девушка. Полагая, что ее можно вылечить испугом, родные, проведя рукав пожарной трубы в ее окно, хотели обдать ее внезапной душью. Она действительно испугалась и выбежала из своей комнаты. В то время Пушкин возвращался с прогулки из рощи.
— Братец, — закричала помешанная, — меня принимают за пожар.
— Не за пожар, а за цветок! — отвечал Пушкин. — Ведь и цветы в саду поливают из пожарной трубы. [59, с. 375.]
* * *
П(ушкин) решительно поддался мистификации Мериме, от которого я должен был выписать письменное подтверждение, чтобы уверить П(ушкина) в истине пересказанного мной ему, чему он не верил и думал, что я ошибаюсь. После этой переписки П(ушкин) часто рассказывал об этом, говоря, что Мериме не одного его надул, но что этому поддался и Мицкевич.
— Значит, я позволил себя мистифицировать в хорошем обществе, прибавлял он всякий раз. [122, с. 42.]
* * *
Кто-то, желая смутить Пушкина, спросил его в обществе: