И сразу же начали неприятности.
Оказалось, что, отступая, русские раскидывали по дороге 'чеснок ', да не сплошными полями, а маленькими островками. То тут горсть этих маленьких вредителей бросят, то там. Из‑за чего резко снизилась скорость движения войск. Станислава это обстоятельство привело в натуральное бешенство. И, казалось бы, вновь ухватившись за хвост удачи, он с раздражение ощутил в руке несколько куриных перьев.
Дальше — больше!
Ближе ко второй половине дня, начали встречаться совершенно ужасные вещи — направленные фугасы. Хотя, конечно, никто не знал, как это правильно называется. Так вот — некоторые холмы и склоны рядом с дорогой иногда взрывались, осыпая преследовавшие русских войска, градом мелкого камня. Потери это причиняло невысокие. Все‑таки войска довольно сильно растянулись. Но нервировало это неимоверно. Особенно в связи с тем, что никак не получалось узнать, как это все работало. Тайники в земле, где отсиживались подрывники до наступления темноты надежно хранили свои секреты.
Взрывы, чеснок и безумная медлительность выводили Лещинского из себя. Он даже заснуть не мог, дергаясь и переживая. Пропал его знаменитый аппетит.
Станиславу жутко хотелось догнать эту ничтожную группу русских и втоптать в землю. Но он не мог. Физически не мог. Слишком мало в этой округе достойных дорог. Леса да болота. Вот и приходилось ему топтаться на месте под мелкими, пакостными ударами русских.
Но наконец, на седьмой день преследования, когда не только король, но и вся армия уже были доведены до белого каления, началось поле, которое запирали редуты с теми самыми войсками. Надо ли говорить о том, каких усилий стоило Лещинскому накопить войска перед началом атаки, не допуская горячие головы в бой сразу же.
И вот — знаменательный день, точнее утро шестнадцатого августа!
Сто тридцать тысяч солдат и офицеров выстроились напротив русских редутов с единственным намерением — пленных не брать. Вообще. Они хотели отомстить за эту жуткую неделю, унесшую порядка пяти тысяч человек и те страхи, которых они натерпелись.
Станислав важно кивнул, понимая, что теперь его пехота не остановится, и началась атака.
Не желая выделять какие‑либо резервы, он двинул вперед сразу всех мушкетеров и фузилеров, широким фронтом приближающихся к позициям противника. Стремясь, как бы их охватить. Зайти во фланги, которые как будто специально выглядели такими беззащитными…. Сто тысяч в едином порыве двинулись вперед.
Дистанция восемьсот шагов. Земля вспучивается от серии взрывов и в лицо наступающим войскам летят камни направленных фугасов, выкашивая целые роты. Но это только добавило бешенства. Ненависти.
Пятьсот шагов. Новая волна взрывов направленных фугасов.
Вот заработали винтовки русских.
Вот стали ухать картечи.
Но наступление продолжается.
Ненависть. Бешенство. Ужас. Все перемешалось в солдатах. Они хотели только одного — дотянуться до своих врагов. Их нежных тел, что так стыдливо укрывались редутами. И рвать их, раздирать голыми руками, зубами…. Наслаждаясь болью и смертью.
Сто шагов — новая, сдвоенная волна взрывов, идущая по отметке ста и двухсот шагов…. Но дым развеялся и, к удовлетворению Лещинского, его пехота продолжила наступление, несмотря ни на что.
И тут случилось то, чего он боялся больше всего — на его батареях, развернутых больше для порядка, начались рваться снаряды. Да, да. Те самые снаряды, поставившие жирную точку в Минском сражении.
Станислав затравленно оглянулся и с ужасом увидел, как по дороге, с которой еще недавно втягивались его войска, движутся русские. Теми самыми непривычными колоннами и явным намерением атаковать.
Бах! Бах! Бабах! Ухали тяжелые разрывы, обильно осыпая остатки батарей и кавалерийские порядки землей с осколками.
Бух! Рванул снаряд совсем недалеко от короля и что‑то толкнуло его в шею. Не очень сильно. Вроде как ком земли. Он потянул руку его стряхнуть и замер… поняв, что в руку бьет пульсирующая струя крови. Смерть…. Потекли его последние секунды. Но никаких мыслей не посетило его в этот момент. Ни сожаление, ни воспоминания о прожитых, наиболее ярких моментах жизни. Только цепенящий ужас, парализовавший все его волю. Стремительно нарастала слабость, вялость. А потом, когда стало темнеть в глазах, король усмехнулся, поняв, что это — конец. Совсем. Окончательно….