А русские с каждым их шагом увеличивали плотность огня. Привезенные с кораблей картечницы усилили и без того немалое их количество в пехоте. Сводные корабельные команды, вооруженные карабинами, наравне с егерями и пехотинцами на пределе своих возможностей стреляли в наступающего противника. Поэтому в четырехстах метрах от позиций маньчжуры словно напоролись на какую‑то невидимую стену из жужжащих и свистящих пуль. Призрачный барьер, вынимающий души из живых существ, приближающихся к нему. Шутка ли — больше пятидесяти картечниц били во фронт по густым пехотным порядкам. А им в поддержку звучал жуткий треск почти пятнадцати тысяч карабинов.
Представители ханьского командования, находившиеся в ставке русских войск, смотрели на все это с бледными как полотно лицами и какими‑то совершенно выпученными глазами. В те редкие моменты, когда Владимир поглядывал на них, ему даже казалось, что они вот — вот уронят на землю свои зрительные органы. Но главное — тишина. После начала наступления они не проронили ни звука, словно онемели.
Маньчжуры же, несмотря на натуральную мясорубку, продолжали упорно переть вперед.
Вот они преодолели отметку триста метров. Вот — двести. Вот уже совсем приблизились к сотне. Казалось, что еще немного и они ворвутся на позиции русских и отомстят за все. Но в этот момент Владимир кивнул главному инженерному офицеру и тут случилось то, чего никто не ожидал. Оказалось, что фортификационные работы перед лагерем имели своей задачей не только 'нарыть канавок', дабы затруднить продвижение противника. Нет. Это как раз было факультативом. Главной задачей являлось минирование подходов. Достаточно глубоко заложенные фугасы, дабы их взрывы мин не могли достать, ухнули от электродетонаторов так, что даже русские солдаты попадали на землю, укрываясь от летящих в них кусков земли, камней и прочего.
А для маньчжуров это стало последней каплей. Соломинкой, переломившей хребет верблюду. Ну… крепкой такой соломинкой. В два обхвата. Ведь у любого мужества, даже совершенно безумного, если свой предел. И они дрогнули. Те, что оказались между позициями русских и рвом, бросились в эту канаву, стараясь укрыться от губительного стрелкового огня. И гибли там от разрывов минометных мин. А те, что оказались дальше, развернулись и побежали обратно в город. Получая вдогонку 'подарки' от стамиллиметровых минометов и пушек. Награждающих их частыми и чудовищными взрывами.
— Ну что, друзья… — улыбнувшись произнес Владимир, — пожалуй теперь можно и в город входить.
— Ваша милость, — робко заметил Евдокимов. — Но ведь их отступает изрядное количество. Бой в городе неизвестно чем закончится.
— Сейчас они испуганы и деморализованы. И не способны сражаться. Если мы дадим им время на приведение себя в порядок, то снова будет бой. Или того хуже — они малыми отрядами разбредутся по степи и станут нам гадить. Нет, этого допустить нельзя. Вы с нами? — Поинтересовался герцог у представителя хань.
— Конечно, — с почтением кивнул тот.
— Генерал, трубите атаку.
— Есть! — Козырнул тот и передал приказ дальше по этапам….
Император Канси стоял в небольшом неприметном домике на краю города, и с каким‑то стеклянным взглядом смотрел на поражение. Дымы. Трупы. Бегущие солдаты его армии… и вышедшие цепи русских, идущие следом. Жидкий треск выстрелов. Время от времени кто‑то в цепи наносил удар милосердия раненному противнику. Ибо все понимали — оказывать тому медицинскую помощь некому и некогда. А значит умрет. Почти наверняка умрет, только в мучениях от заражения или просто от потери крови.
— Демоны… — Тихо произнес Император. — Они не люди, а какие‑то демоны…
— Отец…
— Мы проиграли.
— Но мы можем отступить и…
— Чтобы бесславно погибнуть в степи, убегая от них? — Горько усмехнулся Император. — Пришло наше время.
— Отец… но…
Ты хочешь продолжить борьбу. Но с кем? За это лето мы потеряли почти всех своих воинов. В кочевьях только дети, старики да женщины. Им нужно вернуть хоть немного мужчин. Хотя бы тех, что пережили эту бойню. Пойми, сын, речь не о том, победим мы или проиграем. Нет. Мы уже проиграли. После этого чудовищного поражения мы еще очень долго оправиться не сможем. Если вообще когда‑нибудь сможем. Речь идет о том, какова станет плата за разгром…. Погибнем только мы с тобой или заберем с собой еще и наш народ. Ты понимаешь, сын?
— Да… отец… — совершенно подавленно ответил сын Иньти — лучший военачальник Императора Канси.