Как переводчик Л. Робель демонстрировал предельную тщательность и артистизм в точной передаче русских текстов. Так, ему удается остроумно передать самый знаменитый в русской эпиграмматике пуант – пушкинские строки «Необходимость самовластья / И прелести кнута»: «La nécessité de l’autocratie / Et les charmes du knout»[1543]. Использовав во французском переводе пришедшее из русского слово «knout», переводчик как будто напоминает читателям, что и в начале XIX века очарованность «самовластьем» остается отнюдь не только проблемой Карамзина[1544].
ХХ век представлен в разделе эпиграммами А. А. Ахматовой, В. В. Маяковского, Н. Р. Эрдмана, В. П. Бурича. Необычно присутствие Велимира Хлебникова. Стихотворения «Закон качелей велит…», «Участок – великая вещь!..» в российские антологии эпиграмм не включались. Очевидно, это дань французскому широкому пониманию жанра.
Интересно, что некоторые из включенных в раздел эпиграмм – переводы с французского. Таким образом история этих текстов оказывается «закольцованной». К примеру, переводными являются все эпиграммы Жуковского. «Сей камень над моей возлюбленной женой!..» – перевод двустишия Жака Дюлорана (1583–1650) «Ci-git ma femme: ah! qu’elle est bien / Pour son repos et pour le mien». Л. Робель точно следует именно тексту Жуковского: он тоже рифмует «женой – покой» («epouse – repose»). «Эпитафия лирическому поэту» – перевод эпиграммы Ж.-Б. Руссо «Ci-git l’auteur d’un gros livre…». Пожалуй, это единственный случай в подборке, когда перевод не совсем точен – Робель возвращается к обобщенности источника («некий Памфил» или «auteur»), оставляя в стороне действительно сложную для передачи, отсылающую к литературной полемике начала XIX века деталь: «без толку од певец».
В переводе пушкинской эпиграммы «Покойник Клит в раю не будет…» автор возвращает целые фрагменты из первоисточника: «Dieu veuille oublier ses péchés / Comme en ce monde on les oublie» (Алексис Пирон) – «Пусть Бог дела его забудет, / Как свет забыл его стихи!» (Пушкин) – «Dieu veuille oublier ce maudit, / Comme nous oublions ses vers» (пер. Л. Робеля).
Переводы Л. Робеля отличает удивительная органичность, что отмечено Е. Г. Эткиндом. В статье «Метапереводы Пушкина» он пишет о своем впечатлении от переведенных Робелем пушкинских элегий:
…когда текст вернулся на французскую почву, он оказался как бы среднеарифметическим посланием среди французских épitres, каким он и должен быть. В этом одна из трагических особенностей возвращения пушкинских – переведенных с французского или как бы восстановленных по-русски с французского – жанров, когда Пушкин «возвращается» на французский, он – иногда (к счастью, не всегда) «обыкновенится». То же, что сказано о посланиях, можно повторить и о жанрах элегии, в частности о воспроизведении типизированных элегий Андре Шенье, а также басен, эпиграмм, мадригалов и даже од[1545].
Однако именно тщательность и выверенность представленных в антологии переводов демонстрирует, что это исследовательское «к счастью, не всегда» в применении к лучшим образцам русской эпиграммы теряет актуальность. Жанровое своеобразие не сводится к заимствованиям – более пристальное изучение особенностей русской эпиграммы впереди.
Авторское послесловие к подборке завершается неожиданным образом:
Je terminaerai ce bref parcours par une épigramme due à un certain Levon Robélian (?), selon toute vraisemlance traducteur de la poésie russe en arménien (à moins que ce ne soit l’inverse):
Ясно, что «Левон Робелян» – это вариация имени Леона Робеля, который и является автором этой эпиграммы. Ее адресат – не конкретное лицо, а переводчик как таковой. Суть эпиграммы – добродушная насмешка над переводчиками поэзии; в этом смысле она и иронична, и самоиронична. Конечно, в дословном переводе эпиграмматическая соль теряется. Может быть, по прочтении этой заметки найдется профессиональный стихотворец, который переложит это четверостишие по-русски.
Для усиления мистификационного эффекта Робель дает к этому пассажу квазиакадемическую сноску:
Malgré des recherches opiniâtres dans les plus vénérables bibliotèques, et malgré des importuniteés réitérées auprès des meilleueres spécialistes de l’ancien et du nouveau monde, – toutes choses qui, parce qu’elles demandent, comme on s’en doute, un temps extrêmement long, n’ont pas peu contribué à retarder la publication de present ouvrage, – l’auteur, a son très vif regret, n’a pas réussi a se procurer le texte originale de cette épigramme. Il prie le lecteur de bien vouloir accepter ses excuses[1547].
1543
D’Estoc & d’intaille. L’Épigramme. Essai de lecture & d’anthologie. Paris: Belles Lettres, 2003. P. 446.
1544
В коротком комментарии, предваряющем русский текст и перевод, говорится: «„Je vénère l’auteur de Faust, mail j’aime les épigrammes“ écrit-il quelque part… Il attaque ainsi Karamzine, chef de l’école sentimentaliste, et fameux auteur, très bien-pensant, de
1546
D’Estoc & d’intaille. P. 461. «Я завершу этот краткий курс эпиграммой, принадлежащей некоему Левону Робеляну, по всей видимости переводчику русской поэзии на армянский язык (если только не наоборот):
Благодарю Т. Б. Пошерстник за помощь в дословном переводе стихотворного текста.
1547
Там же. «Несмотря на настойчивые поиски в самых уважаемых библиотеках и на многочисленные расспросы лучших специалистов Старого и Нового Света, – все эти занятия, поскольку они требуют, как и полагается, чрезвычайно долгого времени, немало поспособствовали тому, чтобы еще больше отсрочить публикацию настоящего произведения, – автор, к его глубокому сожалению, не смог получить оригинальный текст этой эпиграммы. Он просит читателя принять его извинения».