Одно из них, от 5 июля 1906 года, с рассказом о состоянии здоровья, последовало в ответ на послание Т. Гиппиус от 22 июня, в котором она выражала тревогу по поводу затянувшегося молчания и болезни сестры:
Отчего не пишете мне, что делаете, с кем видитесь? Усп<енский>[305] говорил, что ты была у доктора и он послал тебя в Бретань[306]. Напиши мне, как только можно подробно, пожалуйста. Я ужасно беспокоюсь. Напиши, родная, я тебя очень прошу. Получила ли ты посылку со шприцем и остальное, что просила? Отчего не прислала розовую повестку с доверенностью, на получение денег неизвестно откуда? <…> Жду очень от тебя письма, что сказал тебе доктор, до мельчайших подробностей, до последнего слова. Успенский почему-то нисколько не казался озабоченным твоей болезнью, издали слышала и даже не думала, что про тебя рассказывает. Как-то весело, небрежно, гаденько, между прочим[307].
В следующем письме от 27 июня Татьяна продолжала:
Ты должна теперь насильно заставить себя сложить ответственность за кого-нибудь, кроме себя. Так нужно теперь и не для одной тебя. Для тебя – прямо, для всех – косвенно. Вот я называю это «соединено». А тебе о себе серьезно позаботиться необходимо. Только лечись и больше ничего. Работай, пожалуйста, меньше, ты, когда работаешь, всегда и не гуляешь, не спишь. Трезво, разумно, очень прошу тебя[308].
Особый интерес в письмах З. Гиппиус вызывают ее размышления о взаимоотношениях внутри «тройственного союза». Татьяна как глава младшего «гнезда» постоянно обращалась к ней за поддержкой; во всем стараясь следовать ее примеру («Всегда радуюсь и получаю силу внутри, когда чувствую незыблемость твою, и что если я свыкнусь или ослабею, то ты со мной, я не одна» – 27 июня 1906)[309].
После весеннего подъема и воодушевления 1906 года, пережитого накануне отъезда Мережковских и Философова из России, которому придавалось мессианское значение, они обе почувствовали кризис их «общего дела». Татьяна все чаще воспринимала сживание в коммуне во имя «Главного» как неудавшийся эксперимент. (Примечательно в этой связи впечатление побывавшего в марте 1906 года в доме Мурузи А. С. Глинки-Волжского, он сообщал З. Гиппиус: «…квартира Ваша стала что-то вроде „Вишневого сада“, отданного-таки под дачи»[310].)
В своих письмах Татьяна жаловалась на то, что общинный быт временами напоминает ей сожительство в коммунальной квартире; на искусственность соединения, как оказалось, не очень близких друг другу людей; литургии чередуются с бесконечными спорами о «Главном»; общая вечерняя молитва превращается в привычный, скучный, обязательный ритуал. Нередко ее корреспонденции изо дня в день заканчиваются фразой: «Легли спать. Не молились».
30 сентября 1906 года она писала:
Соедин<ение> мое с К<арташ>овым[311] – искусственное, п<отому> ч<то> нет соединения во времени, жизненные интересы, личные‐то слишком различны. И сижу, и нудно мне, и кажется мне, будто мне-то лично от него ничего не надо, и он прав. И нельзя жить, не занимаясь своим делом, а заниматься, отдавать часы, сколько требует дело – жить, след<овательно>, ради дела – тогда соединение‐то к чему? Опять, опять – не соединено, да и не соединено[312];
28 ноября:
Я вообще чувствую, что атмосфера у нас исчезает. Получается хроническое недовольство на почве внешнего благополучия. Искать виноватых не хочу. Думаю, что не хватает «духа соборности», я бы так назвала, именно моей атмосферы, которую я ощущаю. Это заключаю из того, что мне стало скучно. От вас ждала. От тебя письмо, ничего худого ты не говоришь, «пути мне не намечаешь». А как-то не дала силы[313].
Кризис не-соединения в «Главном» по-своему переживался и «тройственным союзом», о чем в ответ на ламентации сестры старшая Гиппиус рассказывала в письмах (см. публикацию). Особое звучание эти корреспонденции приобретают в контексте ее переписки того же времени с Н. А. Бердяевым.
Бердяев прямо заявил о несостоятельности и обреченности их экстремистских религиозных претензий, об опасности «смущения умов»[314]. 29 марта 1906 года он писал З. Гиппиус:
Боюсь, что у Вас есть тенденция образовать секту, маленькую интимную религию, очень интересную, глубокую, завлекательную, но не вселенскую. <…> Вы склонны думать, что только ваш союз – церковный, что только от вас образуется церковь, новая и вечная, а вне вашего круга все осуждается. В этом я вижу соблазн. Я не сомневаюсь в глубине ваших религиозных верований, в огромной важности ваших религиозных идей, но все же вы мне представляетесь предтечами религиозной революции и религиозного возрождения, а не церковью уже[315].
305
Василий Васильевич Успенский (1876–1930) – товарищ Карташева, доцент Санкт-Петербургской духовной академии по кафедре педагогики и пастырского богословия; один из членов-учредителей Религиозно-философских собраний (1901–1903) и Санкт-Петербургского Религиозно-философского общества (1907–1917); публицист по церковным вопросам.
306
В июле 1906 г. Мережковские и Философов уехали из Парижа, где находились некоторое время по возвращении из Канн, в Бретань. Там они провели несколько недель, по преимуществу в курорте Beg Meil. См. настоящую публикацию.
311
Антон Владимирович Карташев (1875–1960) – историк церкви, профессор Санкт-Петербургской духовной академии, публицист по церковным вопросам, один из руководителей Санкт-Петербургского Религиозно-философского общества (1907–1917), в 1917 г. – министр вероисповеданий Временного правительства; с 1918 г. – в эмиграции.
314
Письма Николая Бердяева / Публ. В. Аллоя // Минувшее: Исторический альманах. Paris, 1990. Вып. 9. С. 294–325.