По мнению С. М. Соловьева, «наши богатырские песни в том виде, в каком они дошли до нас, суть песни казацкие, о казаке. Богатырь-казак!.. Эти два понятия равносильны»[193].
Изучая былинные представления нашего народа о государстве и князе, можно с полным правом говорить о казацком политическом идеале, который жил в душе нашего народа, представлялся стихией воли, свободы, известной реализацией народной мечты. Самое замечательное и заключается в том, что, когда народ наш закован был уже в железо и сталь империи, когда «на дыбы» вздернул Россию стальными удилами Великий Петр, казацкий идеал продолжал жить в русских лесах и степях, составляя стихию неопознанных нами до сих пор, но проявляющихся там и здесь настроений. Это, пожалуй, и была основная «философия государства» русского народа, понятная каждому крестьянину и ему близкая. Ее основные моменты таковы.
В русском былинном эпосе не выкристаллизовалось еще понятие единого российского государства с его населением, территорией и единой властью. Россия представляется еще совокупностью самостоятельных земель, городов и княжеств, промеж которых живут разбойники, страшные недруги и враги[194]. Единственно соединяющей Русь силой является православная вера. Русь едина, поскольку она православная, святая Русь. Потому соединяющим моментом является не нация, а скорее, религия, — миросозерцание былин до известной степени допускает «интернационализм», в том смысле, в каком «интернациональным» являлся, например, старый католический мир, объединяя людей не по нации, а по принадлежности к единой вере. Русские богатыри не ведают различия между «своим» и «чужим», раз дело идет не о басурмане, а о православном. Стольный Киев град становится ими наряду с Царьградом, русские князья — наряду с Византийскими императорами. Добрыня гуляет по Царьграду так же, как по Киеву, богатыри царьградские интересы чтут не ниже киевских, не раз идут на освобождение Царьграда и князя Константина от неверных басурман — это их любимый подвиг[195].
Властные отношения в былинном эпосе носят характер договорный, случайный. Илья Муромец приезжает в города Бекешев и просит бекешевских мужиков показать прямую дорогу на Киев. А мужики в ответ ему говорят: «Ай же ты удалой добрый молодец! А и живи-ка ты у нас да воеводою, а береги-тко город наш Бекешовец»[196]. Так, на началах свободного согласия, служат русские богатыри русским князьям. Устроил, например, князь Владимир пир и пришел на него незваный Илья Муромец. Князь Владимир рассердился, приказал засадить его в погреб и уморить голодом. «А сильные киевские богатыри рассердились тут на князя Владимира, а они скоро садились на добрых коней и уехали они во чисто поле: ай не будем ведь мы жить больше в Киеве, а не будем мы служить князю Владимиру»[197]. Вообще Русь представляется стихией, где свободно и вольно, чисто анархически возникают властные отношения. Свободно бродят богатыри по русской земле, набирают вольные дружины, уезжают с ними в степь, бьются с басурманами, приходят к князьям и их выручают. Князья радуются богатырям, принимают их гостями, дарят им подарки. Не долг повиновения, а свободная воля — вот отношения богатырей к князю. Привозит Илья к князю Соловья-Разбойника — и князь Владимир не видит в этом исполнения долга службы, но дружескую услугу, за которую приходится благодарить. «Благодарствуешь Илья, да сын Иванович, збавил нас от смерти от напрасной». И плененный Соловей чувствует покорность не князю Владимиру, а Илье Муромцу. Когда князь Владимир просит Соловья засвистеть по-соловьиному, тот отвечает: «Не у вас я хлеб кушаю, а не вас я хочу слушати». Но Илью Муромца слушается он тотчас же[198]. Когда нужно добыть из плена похищенную племянницу князя Забаву Потятичну, Владимир не приказывает богатырям, а просит их: «Ай вы, русские, могучие богатыри… можь ли ты добыть Забаву, дочь Потятичну. Ах ты, душенька, Добрыня сын Никитич, ты достань-ка нуть Забаву, дочь Путятичну»[199]. В народном представлении отсутствует понятие княжеской и государевой службы, которой повинен народ. Какой-то славный борец приходит к московскому князю и говорит: «Ай же ты, князь московский, дай мне нуньче поединщика. Ты не дадешь нам да поединщика — я вашею Москву да всю огнем прижгу». И в Москве не находится такого борца, который бы мог принять вызов. Тогда говорят московскому князю северные мужики, что есть у них в одной деревне борец по имени Рахта. Посылает князь за Рахтой послов. Встретившие послов бабы советуют гонцам просить Рахту, когда он, возвратившись с охоты, хорошо поест. И действительно, хорошо поевший и попивший Рахта соглашается послужить московскому князю. «А прибуду я в Москву раньше вас, — говорит он гонцам, — где искати мне князя московского!»[200] Здесь воспевается мужицкая сила, не знающая еще полноты княжеской власти и даже иронически высмеивающая наибольшего князя московского. Иногда простые люди при разногласии с князем прямо выступают против него, воюют с ним, покоряют его, как покорил князя Владимира Хотен Блудович или как победил его богатством и славою Дюк Степанович.
194
Например, разные варианты известной былины «Илья Муромец и Соловей разбойник». Ср. Онежские былины зап. А. Ф. Гильфердингом, СПб, 1873, № 3,56, 74 и др.
195
Варианты былины «Илья Муромец и идолище». L. с., № 4, 22,48 и др., и варианты былины о «Добрыне Никитиче», L. с., стр. 38, 480 и др.