Выложенный архив следствия не такой уж большой — его можно осилить за два-три часа внимательного чтения. Внимательно прочитать все это стоит хотя бы для того, чтобы понять, чего там нет. Потому что сначала кажется, что чего там только нет — следствие не жалело бумаги для запросов и допросов, чтобы найти тех, кто может описать, что и как произошло утром 25 февраля на Ленинском проспекте в районе дома номер 32. И, кажется, следствие в самом деле приложило много усилий, чтобы кого-то или что-то найти. Другое дело, что как-то не очень получилось.
А так-то документов много. Сначала следователь в поисках съемки аварии написал и в военные, и в гражданские, и в коммерческие организации, даже в Академию наук написал — в поисках спутниковой съемки. И Академия наук ответила, что у нее снимков нет, потому что, когда на Ленинском случилась авария, ее спутник пролетал над Атлантическим океаном, и что она, Академия наук, сомневается, что вообще какой-либо спутник что-либо заснял, так как в то утро Москва была затянута облаками. Но если следователь в этом сомневается, то пусть напишет в Министерство обороны. И следователь написал в Министерство обороны, и Министерство обороны ответило, что у него тоже ничего нет, уже без ссылки на облака. И в ФСО то же самое. Итого по съемке — ничего.
Потом следователь попросил техцентры Mercedes и Citroen вскрыть остатки «мозгов» разбившихся машин и попробовать извлечь из них информацию. «Мозги» вскрыли, и иностранные специалисты написали следователю, что, возможно, Mercedes до аварии ехал со скоростью 35–45 км/ч, а Citroen — 75 км/ч, хотя поручиться за точность информации о скорости машин именно в момент столкновения они не могут. Итого по вскрытию «мозгов» — ничего ценного.
Потом следователь опросил полтора десятка свидетелей, которых как только ни искали: по номерам машин, которые имеют обыкновение каждое утро проезжать по площади Гагарина, по архиву звонков на радиостанции и даже по письмам на президентский сайт. То есть усилий опять как бы много.
По результатам допросов получается, что сам момент аварии видели два человека. Один говорит, что видел, как Citroen выносит на встречку, по которой прямо и ровно ехал Mercedes. Другой утверждает, что по разделительной и частично по встречке ехал Mercedes. Этот свидетель от своих показаний отказался.
Еще два свидетеля момента аварии не видели, но видели, как Citroen занесло и вынесло на встречку. Этим свидетелям следствие поверило, хотя момента аварии они не видели. Еще два свидетеля момента аварии тоже не видели, но видели, как на встречку и разделительную выезжал Mercedes. Этим свидетелям следствие не поверило как раз потому, что они момента аварии не видели.
А допрашивать на детекторе лжи никого не стали, хотя свидетели согласились на полиграф. А ехавшие в Mercedes на полиграф не согласились.
И еще есть фотографии битых машин, где Mercedes стоит наполовину на разделительной и с тормозным следом тоже на разделительной, и заключение экспертов, что он туда заехал только после столкновения.
И еще есть генерал Колокольцев, который считает, что вот по этим изобильным материалам беспрецедентного расследования все беспрецедентно понятно, очевидно и непротиворечиво. И что вопросов больше быть не должно, потому что какие вопросы, когда все так беспрецедентно и всего так много?
И непонятно, кому теперь задавать вопросы, когда их быть не должно. Но они есть. Скажем, почему во всем этом богатстве нет простой схемы ДТП? Где протокол об административном нарушении? А где протокол осмотра салона Mercedes, и был ли он проведен? Откуда там кровь, если водитель не пострадал? Обо что разбил нос высунувшийся в момент аварии с заднего сиденья в просвет между передними креслами Барков? Если Citroen несло по диагонали, а Mercedes ехал прямо, то как вышло, что они столкнулись ровно и в лоб? Почему свидетелей не допросили на детекторе лжи, хотя они были согласны? Почему следствие не задало себе этих «как» и «почему»? Почему этих «почему» так много? И почему все аварии с большими черными невиновными Mercedes так похожи одна на другую?