У Михаила Шелеснова из соседней палаты миокардический кардиосклероз, ишемическая болезнь сердца, кистоз почек и гипертоническая болезнь третьей степени. До ареста он практически не покидал больницу. Шелеснова обвиняют в контрабанде, в СИЗО он уже три месяца. Его адвокаты настаивали на залоге в 5 млн рублей и дальнейшем лечении в специализированной клинике. Но суд отправил его на нары. «Следователь мне так и сказала: сдохнешь в тюрьме и ладно», — говорит Шелеснов правозащитнику Валерию Борщеву из ОНК Москвы. С начала года в «Матроске» умер 21 человек. Борщев обещает Шелеснову помочь — подготовить ходатайство об изменении ему меры пресечения. По данным Борщева, после обращений комиссии в 30% случаев судьба арестантов улучшается, хотя «до гибели Магнитского и Трифоновой на них практически не обращали внимания».
Правозащитники приходят с проверками в СИЗО практически каждую неделю. «Стресс от ареста, сами условия следственного изолятора могут подкосить даже самого здорового. Что уж говорить о больных — их лечить надо, а не гноить в тюрьме», — уверен Борщев. Список заболеваний надо сильно «облегчать», с этим согласен и начальник больницы СИЗО «Матросская тишина» Сергей Мазуров. «Пусть тех же онкологических больных запретят арестовывать хотя бы с третьей стадией, когда еще можно что-то сделать», — говорит Мазуров. То же относится и к инсулинозависимым диабетикам, и к больным гематологическими и эндокринными заболеваниями — их всех нужно лечить в специализированном стационаре, уверен он. Условия в СИЗО гораздо хуже, чем на зоне. Эндокринологические, так же как и неврологические пациенты, всегда очень тяжелые, их раз в неделю нужно контролировать. Между тем в этом списке нет многих болезней — например, тяжелой формы остеопороза или несахарного диабета, — которые в условиях тюрьмы у людей старше 50 лет развиваются гораздо быстрее и вызывают адские боли и судороги.
«Никакого реального послабления для подозреваемых нет», — констатирует судмедэксперт Леонид Петров, он занимается оказанием медицинской помощи наркозависимым и ВИЧ-инфицированным в местах лишения свободы. От момента задержания до решения суда о выборе меры пресечения может пройти до трех суток. Для ВИЧ-инфицированных, принимающих антиретровирусную терапию, они могут стать роковыми: сбой в приеме или замена лекарства сводит на нет все лечение. «Если слепо следовать предложенным критериям, то нельзя брать под стражу или держать в местах лишения свободы только тех больных, у которых ближайший медицинский прогноз для жизни — это смерть, и еще тех, которые не могут жить без постороннего ухода», — поясняет Петров.
«БУДУТ КОСИТЬ ПОД ПСИХОВ»
Из всего списка только один пункт — психические расстройства — вызвал одобрение у специалистов. «Это действительно прорыв, потому что теперь нельзя будет арестовывать всех людей, которые находятся под наблюдением в психоневрологических диспансерах, независимо от того, в каком состоянии они сейчас — в стадии обострения или ремиссии», — говорит Любовь Виноградова из Независимой психиатрической ассоциации России. Впрочем, высокопоставленный собеседник Newsweek во ФСИН считает, что теперь «все жулики будут еще активнее под психов косить». Пока же на практике даже инвалидов по психическому здоровью сажают до суда направо и налево.
40-летнюю москвичку Нину Циброву, инвалида третьей группы по психическому заболеванию, обвинили в содержании наркопритона, в июле ее арестовали. «Циброва с рождения состоит на учете в ПНД, дважды подолгу лечилась в психиатрических больницах, — говорит ее адвокат Ольга Дворянчикова. — Нина социально не опасна, находилась под наблюдением врачей, прописка есть, судимостей нет — зачем же ее помещать в СИЗО?» У 30-летней Варвары Дайнеко, арестованной в сентябре до суда за хранение наркотиков, тяжело болен 10-летний сын, которого она воспитывает одна. «У Сережи тяжелая форма аутизма, до девяти лет мальчик не мог разговаривать, он не может без посторонней помощи. Ну куда она от него сбежит?» — спрашивает Дворянчикова. И хотя у Варвары Дайнеко это первые проблемы с законом, есть постоянное место жительства и работа, а в УПК арест — это исключительная мера, судебная практика не меняется, замечает она.