Но голод сделал свое дело. Остроградский согласился.
Может, прав был академик Коши, когда заявлял, что физический труд помогает математическому мышлению?
Михаил почти не уставал от своей ночной работы. В ожидании повозки он частенько писал мелом формулы и решал математические задачи.
Однажды Лаплас поручил ему сделать доклад в Академии наук. Для молодого иностранца это была большая честь.
Остроградский тщательно готовился к ответственному выступлению. На пустой бочке он записал и тезисы выступления, и формулы.
Как-то получилось, что после этой сложной работы Михаил заснул, прямо в погребке. А когда очнулся, — воз с пустыми бочками уехал.
— Но ведь там мои записи!.. А утром — доклад!.. — отчаянно воскликнул ученый.
Хозяин погребка назвал адрес на окраине Парижа, куда увезли винные бочки. И Остроградский, не раздумывая, кинулся в погоню.
Лишь на рассвете он отыскал вожделенную бочку. Бумаги с собой не было, чтобы переписать тезисы и формулы. Но Михаил обладал прекрасной памятью…
В то утро Остроградский не опоздал в Академию и сделал замечательный доклад. Даже его непрезентабельный вид не смутил слушателей.
— Я рад вашему успеху, — одобрил выступление Лаплас. — Прекрасное знание предмета, творческий подход, свежий взгляд, почтительное отношение к коллегам-предшественникам, и в то же время — своя позиция…
Академик внезапно прервал похвалу и отступил на шаг от ученика. Затем он достал надушенный носовой платок и помахал возле своего лица.
— Но, простите, месье Ост-ро-градский, — снова заговорил Лаплас. — От вас разит, как от прохудившейся бочки с низкопробным вином!.. Вы что, по утрам?..
— Никак нет, — бодро перебил учителя Михаил. — Просто я делал записи к докладу на винной бочке.
Лаплас внимательно взглянул на Остроградского и все понял:
— Подобное я еще не слышал… Вот что, молодой человек, с этой минуты вы поступаете ко мне на службу. Жить и столоваться будете у меня. Надеюсь, я смогу обеспечить вас более подходящими предметами для научных записей, чем бочки из-под вина.
Однажды Остроградский приметил, как его учитель весь вечер бился над решением задачи.
Чтобы не смущать мэтра, Михаил тихонько направился в свою комнату.
Утром он увидел измученного бессонной ночью Лапласа и понял: решение не найдено. Приставать с вопросами к учителю Михаил не стал.
В тот день академик вернулся домой поздно. Первым делом он кинулся к доске, на которой всю ночь пытался решить задачу.
Но — неподатливая задача была уже решена!..
— Кто?!.. Кто сумел это сделать?!.. — на весь дом закричал Лаплас.
Первым из обитателей дома в кабинет учителя явился Остроградский.
— Значит, это вы так блестяще справились с тем, что не одолел я!.. — сразу догадался Лаплас.
Михаил скромно кивнул в ответ.
— Как же вам удалось? — не отрывая взгляд от исписанной доски, поинтересовался академик.
— Не мог видеть ваши мучения, — почтительно ответил Остроградский.
— Шесть лет, проведенные в Париже, для меня — как успешное окончание шести университетов. Так много я почерпнул знаний в этом городе, — говорил впоследствии своим петербургским коллегам Михаил Васильевич.
Среди его французских учителей помимо Лапласа были и другие светила науки: выдающиеся математики Огюстен-Луи Коши и Жан-Батист-Жозеф Фурье. А совместно с французским педагогом и математиком Блумом Остроградский написал книгу «Размышления о преподавании».
В 1826 году Михаил Васильевич завершил работу «Мемуар о распространении волн в цилиндрическом бассейне». Она получила высокую оценку Парижской Академии наук и опубликована в трудах Академии.
Когда в 1828 году Остроградский вернулся на родину, его связь с французскими коллегами не прервалась. Многие свои научные труды он отправлял в Париж. Его «Курс небесной механики» получил доброжелательный отклик у известного французского астронома и физика Доминика-Франсуа Араго. Высоко оценил этот труд и выдающийся математик, член Парижской Академии наук Симеон-Дени Пуассон.
Большинство работ Остроградского переводились на французский язык.
В 1856 году Михаил Васильевич был избран членом-корреспондентом Парижской Академии наук.
Основоположник аэродинамики Николай Егорович Жуковский писал: «Находясь на верху славы, почтенный за свои ученые труды во всей Европе, Остроградский держал себя чрезвычайно просто и не любил говорить о своих личных заслугах».