Звонки взволнованного Хосе Фернандеса не давали подругам спокойно поговорить и ужасно раздражали. Эстер и без того была на взводе, поэтому не выдержала и вспылила в разговоре с отцом, и выдала всю накопленную молчаливую злость, накопившуюся за годы его постоянного контроля, манипуляций и душившее Эстер ощущения несвободы, заставлявшее бежать все дальше и дальше от родного дома туда, где он не сможет заставить ее делать то, что хочет он. Но и на таком расстоянии отцу удавалось здорово ее контролировать и знать все, о чем она не хотела ему рассказывать. Лера тогда спросила, почему она не может поговорить с отцом спокойно, а Эстер взорвалась, что он не воспринимает ее как взрослую и по-прежнему считает неразумной маленькой девочкой, которая споткнется при первых же трудностях. Лера тогда нежно погладила свой живот и спокойно сказала:
– А ты не думаешь, что проблема не в нем и это не он считает тебя ребенком, а ты сама ведешь себя словно ребенок, каждый раз, когда вы общаететсь? И в ответ на твое поведение он, конечно, считает нужным защищать свою маленькую девочку, что абсолютно нормально для каждого отца.
Они говорили с Лерой до самого вечера и разбирали ее ситуацию в мельчайших подробностях и тогда же Лера спросила, почему ей никогда не звонит мама, а только отец. Эстер с трудом объяснила подруге, что с мамой ситуация обстоит еще хуже, чем с отцом, и они настолько разные, что даже чужие. Но Лера продолжала задавать свои вопросы и к концу их беседы Эстер уже не была так уверена в том, что мама ее не поймет. А на следующий день она набрала Фиону. Теперь было смешно об этом вспоминать, но тогда казалось, что их разделяет пропасть, однако после первого же звонка маме, Эстер осознала сколько же у них общего и с удивлением узнала, что Фиона научилась играть мазурку на фортепиано и пишет картину усадьбы с единственной сохранившейся у Анны фотографии, чтобы сделать подарок Эстер к открытию усадьбы. С этого дня их звонки стали частыми, ведь Эстер отправляла фотографии усадьбы целиком и фрагментами, а также снимки из музея, который тоже посещала довольно часто. Теперь она знала, что и музей содержался на деньги Андрея.
Всего месяц, а кажется, прошла вечность и за эту вечность Эстер стала более вдумчивой и взрослой. Теперь она сама звонила отцу время от времени, не дожидаясь раздражающих звонков и получая удовольствие от возможности с ним посоветоваться. А он, помня о недавней вспышке раздражения у дочери, старался говорить не в такой не терпящей возражения форме. И еще в последнее время Эстер сама начала замечать в себе ту мягкость и возвышенность, что была всегда в ее маме и в фотографиях княжны Анны из музея. Эстер наконец приняла в себе и позволила себе то, что с детства отрицала в себе, как не вписывающееся в ее представление о сильном руководителе и наследнице большого состояния. С этой минуты жизнь ее стала более наполненной и кажется она наконец нашла свое место и даже сумела примирить в себе свои испанские и русские корни. Но отсутствие Андрея по-прежнему не давало спокойно спать одинокими ночами и гнало снова и снова на озеро, чтобы в тишине под березами глядя на плавающих гагар снова вспоминать о том коротком времени, что они провели вместе.
Эстер свернула с проспекта и припарковалась у суперсовременного офиса Министерства промышленности в Москва-сити. Пройти охрану внизу не составило труда, а вот секретарь в приемной никак не хотела пропустить к Игорю Сергеевичу. Но Эстер достала из сумки толстую книгу по истории Ярославской губернии и устроилась в кресле для посетителей поудобнее, всем своим видом показывая, что она сможет себя занять, как бы долго ей ни пришлось ждать. Через тридцать страниц, секретарь пригласила ее в кабинет Игоря Сергеевича. Министр нервничал и точно был не рад такой гостье. Но Эстер знала, что проведет эту встречу и расскажет ему все, что знает об Эмиле, его сделках, компании-пустышке, открытой ради тендеров, и о том, что она лишь одна из множества уже посвященных в историю готовящихся коррупционных сделок людей. Она быстро сопоставила факты и поняла, зачем на самом деле приехал Эмиль и кого Андрей пренебрежительно мог называть Емелей. Как ни странно, министр выслушал ее до конца молча. Временами его лицо краснело от ярости и, наверное, бессилия. Пару раз он вскакивал из-за стола и, пройдясь к окну и обратно, снова садился за свой стол. А она продолжала говорить. Но выложив всю историю, Эстер уже не важно было услышать, что он думает по этому поводу, поэтому она просто оставила распечатки из имейла Эмиля, из которого много лет назад ее студенческий друг случайно забыл выйти. А она из какого-то женского любопытства, студенческого ребячества и ощущения превосходства над ним решила сохранить пароль от аккаунта Эмиля на своем ноутбуке, хотя до этого ни разу и не воспользовалась возможностью читать его переписку. И вот пришел момент, когда старая студенческая шалость дала шанс разобраться в происходящем. Теперь все доказательства сговора и переписка с некой Анастасией Николаевной лежала на столе у министра, и что с ней делать уже пусть решает он сам в зависимости от степени вовлеченности в эту историю. А у нее была еще одна очень важная встреча.