– Это твои сумки в моем доме? – спросил. – Ну, тогда, пойдем, помянем, – кивнул на могилы. – Да расскажешь, как живешь… – Встрепенулся: – Чуть не забыл, башка дырявая! Мне же к правителю надо.
– Сходи! А я посижу здесь.
«Вот ведь, – шагая к крепостным воротам, думал Сысой со скрытой завистью, – не к отцу первым делом, а к Ульке. – Спохватился, покаянно перекрестившись: – Так она же ему подлинная мать, а не та, что родила. И я сбоку припека. Что уж тут!»
Правитель с женой пили кофе в доме.
– Подожду! – бросил Сысой выбежавшей на крыльцо девке, и сел на лавку. Вскоре вышла все та же, с лицом в пятнах, в белом фартучке поверх платья.
– Зовут!
Сысой, скинув шапку, трижды перекрестился на икону в прихожей и вошел в светлую комнату. Ротчев в высоких сапогах, белых рейтузах и во фраке со смешившими Сысоя полами вроде птичьего хвоста, встал с кресла. Его жена в пышном платье тоже поднялась и молча вышла.
– Чего звал? – окинул Сысой красиво убранную комнату.
– Дело есть! Напоить тебя чаем?
– Не надо! Сына встретил – прибыл с компанейским бригом. Мне бы с ним посидеть и дел на ранче много. Пшеницу и ячмень сжали, слава Богу. Кукурузу с бобами собрать надо.
– Понимаю! – равнодушно кивнул Ротчев, будто урожай его не интересовал. – Петр Степанович на твоё ранчо отправился. Встретил?
– Видать, разминулись!
– А ты мне нужен в Сан-Франциско. Пойдем туда на «Елене».
– И на кой я тебе в пресидио? Урожай совсем плох, сохранить бы, что Бог дал?!
– Есть дела поважней, – отмахнулся правитель конторы. – Одет ты прилично для мужика, – внимательно оглядел Сысоя. – Душегрею сними, вместо нее наденешь казакин поверх рубахи. Бороду причешешь, сделаешь умную физию, будешь стоять, сидеть со мной и Костромитиновым. Ты старик смышленый, а нам надо важности прибавить, будто при нас представитель народа, первостроитель Росса. Если понадобится, буду спрашивать при людях, а ты достойно отвечай, дескать, сам строил и с двенадцатого года служу в крепости. А еще – поговори с нашими беглыми выкрестами, узнай, что калифорнийцы думают про нас, россиян, про англичан и американцев. К тебе они доверительней, а со мной и Петром Степановичем разговаривать не станут.
– Я думал, работников прибавишь на ранчу, – разочарованно поморщился Сысой и вскинул на правителя плутоватый взгляд: – Только с какого рожна я – старик?
– В зеркало давно на себя смотрел?
– Никогда не смотрю, примета плохая.
– А зря! – хохотнул Ротчев, взял Сысоя под руку и подвел к большому настенному зеркалу. Седая борода и седые волосы были ему не в диковинку, но из-за стекла на старовояжного пристально и удивленно смотрел если не старик, то пожилой мужик с лицом иссеченным морщинами, с набухшими мешками под глазами.
– В самый раз! – Будто любуясь его отражением, одобрил правитель. – Не дряхлый, крепкий старик в полном уме.
Сысой смутился, он представлял себя с виду моложе.
– Ну, и рожа! – пробормотал удивленно. – В гроб кладут краше.
– Варнацкий вид! Хоть портрет пиши. Мне такой и нужен.
– Ну, если так, – пожал плечами, все еще недоумевая странному равнодушию правителя к главным делам Росса. – Повидаюсь с беглецами, поговорю. Вдруг и узнаю что. А отправимся так же, к полудню? – уточнил. – А то мне надо навестить ранчу, сказать дочке, чтобы не ждала.
– Постараюсь встать пораньше, – неуверенно ответил Ротчев, дескать, что поделаешь, мое утро начинается позже, впрочем, как и ночь.
– Нынче ром не дают в долг, ты напиши мангазейщику, чтобы дал полуштоф, из жалованья вычтешь. Надо с сыном посидеть, давно не виделись, – смущаясь, попросил Сысой.
– Тебе дозволю. Ты на пьянку не падок. Но, чтобы утром был трезв и бодр.
– Буду! – пообещал приказчик. – Кого там пить? По две чарки на бороду.
Он получил записку и пошел искать приказчика, а когда вернулся в дом, застал сына сидящим на крыльце с печальным лицом. Сысой выставил на стол полуштоф, достал из седельной сумки хлеб, юколу, зелень и заметил, что Федор уже навеселе: видно принес выпивку с собой. Не показывая недовольства, что сын загулял один, Сысой ополоснул две запылившиеся чарки, наполнил ромом, перекрестил свою чарку, потом бороду: