По заливу растекся дух свежего хлеба. Отощавшие и оцинжавшие русские служащие отъедались своей природной пищей. Правитель устраивал уставшим людям отдых: половина гарнизона несла караулы, другая вместе с ним напивалась. Пьяные ругались и дрались, вымещая накипевшие чувства, но долгое напряжение и горечь пережитого слегка рассеивались. А Баранов посреди веселья, время от времени устраивал ложную тревогу. Кто не был способен занять свое место и защищаться – тех на другой день порол и приговаривал: «Пить пей, а ума и осторожности не теряй!»
Косяки сельди ушли, но тлинкиты еще на что-то надеялись и не разъезжались по своим островам. К их великому огорчению в залив вошёл еще один американский бриг и встал рядом с «Окейном», показывая, что он на стороне осажденных. Глядя на корабли возле крепости, старшины и вожди родов передрались, обвиняя друг друга в упущенном времени нападения, и стали разъезжаться. Работы по укреплению и возведению стен были брошены.
Прохор, Сысой и Василий служили при крепости и готовились к летним промыслам среди островов архипелага. Как обычно, Ситхинскую партию стали собирать и готовить в конце марта и когда Баранов вызвал всех троих разом, друзья тому ничуть не удивились, но правитель, насмешливо поглядывая на них, спросил:
– В Калифорнию просились? Просились! Я обещал? Обещал! Вот и пришел ваш черед. По уговору с Виншипом даю ему полсотни двухлючек, чтобы с нашими партовщиками шел к полудню промышлять бобров до гишпанских владений. Вы пойдете передовщиками. Виншипы на бриге будут вас прикрывать и доставлять к местам промыслов. Добычу делим пополам между ними и Компанией. Вы, как обычно, получите паи из нашей доли... По рожам вижу – согласны. Пока пишу контракт с Виншипами, думайте о своих пожеланиях к бостонцам.
Наверное, все служащие Компании, к радости здешних тлинкитов, мечтали покинуть опостылевшую Ситху. Давно просил себе замены у директоров и сам Баранов. Трое промышленных без труда собрали партию из пятидесяти семи двухлючек и трех больших байдар, все партовщики были знакомыми им добытчиками с Кадьякских жил. Не любя всякой спешки, кадьяки без надзора русских передовщиков, обычно, не торопились со сборами, откладывая их на последние дни, но, хлебнув ситхинской службы, начали поспешно штопать и смазывать байдарки. Просили же они передовщиков об одном – взять на промыслы женщин для готовки пищи и подсобных работ.
Имевших жен среди них оказалось двенадцать, двое были женаты на местных тлинкитках, не смотря на давнюю неприязнь кадьяков к материковым индейцам. По колошскому обычаю у этих женщин были изуродованы нижние губы, у кадьяков-мужчин тоже, только в виде прорези. Тлинкитки имели правильные лица, были даже красивы, но вставляли в прорезь нижней губы дощечки или костяшки с вершок длиной, отчего губа была вытянута вперед, рот всегда раскрыт, из него капала слюна.
Трое промышленных, переговорив между собой, выбрали главным передовщиком Сысоя Слободчикова, Василия Васильева – старостой-келарем, Прохор Егоров, самодовольно похохатывая над друзьями, ссылался на то, что партии в дальнейшем все равно придется делиться на чуницы, а значит, ответственности хватит и ему. Передовщики выслушали, написанный правителем контракт, по которому они именовались поверенными Компании, имели привилегию содержаться «каютным столом» наравне с судовыми чинами.
– Партовщики требуют взять с собой жен – двенадцать баб. – Подсказал правителю Сысой. – Баранов с сомнением покачал головой и поскреб ногтями парик. – Нельзя не уважить, раньше чем через полгода не вернемся, а женской работы в партиях много.
– Хорошо, пусть берут… Меняются времена, – с сожалением вздохнул Баранов, – раньше женщин на промыслы не брали, но, может быть, так и лучше. – Помолчав, он продолжил читать контракт: – «Партовщики подчиняются только своим передовщикам, только передовщики могут взыскивать за их проступки и сим контрактом ограждаются от обид со стороны экипажа. А так же, владелец судна и капитан гарантируют свободу и безопасность женщин от блудных домогательств команды». Это я впишу, – поднял голову и снял стекляшки с глаз.