Американский бриг «Пикок» и, купленная Сысоем шхуна «Никола», прибыли на Кадьяк в конце августа. Для здешних мест стояла неплохая погода без сырости и буса с красными прожилками солнца среди низких туч. После Серроса – острова, на котором промышлял Сысой со своей чуницей, после Гавайи и Калифорнии, Кадьяк казался унылым и серым. Корабли вошли в Павловскую бухту, салютовали флагу, с батареи прогремел ответный залп. Шхуна осторожно приблизилась к причалу с изрядно прогнившими бревнами, бриг сбросил паруса и встал на якорь, с его борта стали спускать шлюпку. Партовщики, поплясав на палубе в честь прибытия, шумно сбрасывали на воду байдарки и по нависшему концу с кранбалки ловко съезжали в свои легкие лодчонки.
На берегу и на причале собирался народ. Ворота крепости были раскрыты, из-под шатровой крыши на стене махал руками и что-то кричал караульный. Банземан с отросшей бородой умело приткнулся к причалу. Партовщики пришвартовали судно и бросили с борта трап. Толпа почтительно расступилась, к сходням степенно подошел Александр Андреевич Баранов в сюртуке, при шпаге, в сплюснутой шляпе, петушиным гребнем насаженной поперек головы, на его шее поблескивала медаль. Сысоевы алеуты, еще раз поплясав, вытаскивали свои байдарки на сушу и болтали с чиниакскими кадьяками. Увидев правителя, Сысой тайком перекрестился, распушил бороду и шагнул на сходни.
– Рад видеть живым и здоровым, Лександра Андреич! – Настороженно щурясь, встал перед Барановым. – По милости Божьей, промышляли удачно, но двух партовщиков потерял. По чьей вине – сам рассудишь.
– А я-то думаю, что за гость пожаловал без флага и пушек?! – весело хохотнул Баранов. – Кабы не «Пикок» приказал бы потопить при входе. – Правитель торопливо обнял передовщика, Сысой почувствовал, что под его сюртуком нет кольчуги, и подумал, «на Кадьяке мир». – Что на шхуне? Где «Окейн»? – мимоходом спросил Баранов и Сысой понял, что он не знает о его ссоре с Виншипами.
– Купил, чтобы не спорить с бостонцами, а еще привез тебе поклон и подарки от короля с острова Гавайи. Он наслышан о тебе от гостей.
– Вот как?! – Правитель удивленно взглянул на Сысоя. – Ладно, после расскажешь.
К причалу подошла шлюпка с «Пикока». Первым высадился Тимофей, за ним капитан Кимболл. Тараканов, с выбритым уже лицом, чинно раскланялся и стал докладывать о промысле, Кимболл молчал с усмешкой на плутоватом лице и водил глазами по сторонам.
Со шхуны стали выгружать добытые меха, любопытная толпа служащих и кадьяков сгрудилась возле вынесенных на причал мешков со шкурами, разочарованно загудела. По цвету и размерам южный калан сильно уступал здешнему, но на Кадьяке и Алеутах давно уже не добывали столько рухляди.
Приказчики пересчитали шкуры, привезенные Сысоем, разложили их по сортности, внесли записи в книги и опечатали мешки, добровольцы из служащих и кадьяков помогли перенести мех в пакгауз. Таракановскую рухлядь решили делить прямо на «Пикоке». Баранов с приказчиками и Тимофеем отправился шлюпкой на бриг, их дела были не быстрыми.
Сысой по обету, данному в рискованные дни, первым делом отправился в церковь. Следом за ним, раскачиваясь всем телом и неловко переставляя ноги, пошел тойон Иван Кыглай. Храм был пуст, под распятьем тлела лампада, уютно пахло деревянным маслом и воском. Услышав шаги, из алтаря вышел иеромонах Афанасий в застиранном подряснике и заношенной камилавке. Переждав, когда Сысой и тойон положат обетное число поклонов, спросил Кыглая, указывая глазами на передовщика:
– Не обижал?
– Не обижал? – ответил алеут, подражая тону и голосу черного попа, будто переспрашивал его об этом.
– Меж собой не ссорились, – ответил за него Сысой. – А воевать и отбиваться приходилось. – Один партовщик бежал, соблазнившись гишпанскими посулами, другой – не знаем, сам ли бежал, в плен ли взяли. По контракту Виншипы должны его выкупать.
Афанасий вперился в Сысоя строгим взглядом.
– С них Бог спросит, за себя ответь?!
– Тебе Кыглай ответил! – процедил сквозь зубы Сысой, отворачивая досадливый взгляд.
– Нынче строгий пост перед Успеньем, будите много пьянствовать причащать не стану.
– Ну и ладно, грешны! – усмехнулся Сысой, приметив чешуйку в бороде благочинного. Ему хотелось поскорей уйти в хозяйство Филиппа, но этого нельзя было сделать без разговора и доклада, которые, по обычаю, сопровождались застольем. – Как сами-то живы-здоровы? – мягче спросил монаха.