– Я, что ли, выбирал его? – рассерженно вскрикнул Прохор. Хмыкнул, мотнул головой, и волна густых волос накрыла лицо. – Где высадили Виншипы, там и промышлял. Или контракт ничего не значит? За Виншипами одна правда: они не русские, их выговорят.
– Я контракт писал, – развел руками правитель. – И на мне вина! Могут и меня вызвать для сыска. Оправдываться не стану. Осудят – приму все, как есть, – потупился со вздохом.
Бриг стоял на рейде с коровами и быком, возмущенно ревущими в трюме. Загрузились все пассажиры, не было только Агапы. Выспросив про Ситху у родственников, она со страхом переспрашивала о тех местах у мужа, затем ушла попрощаться и пропала. Федьку Ульяна ей не дала. Сысой для порядка сбегал в Чиниакское жило, жены не нашел, ничего о ней не узнал и вернулся на корабль один.
– Пусть остается! – махнул рукой.
Баранов с пониманием рассмеялся и приказал капитану поднять якорь.
Они прибыли на Ситху в октябре. Моросил дождь, белые облака ползали по морю, цепляясь за гребни мелководных волн, в темных тучах скрывались снежные пики и погасший или затихший вулкан горы святого Лазаря. На кекуре, полуостровом выпиравшем в бухту, стояла настоящая крепость, казавшаяся неприступной. С левой стороны выросла огромная казарма с двумя башнями. Против крепости большой сарай с рубленным к морской стороне магазином. Между ним и крепостью – пристань. За время путешествий тоболяков и Прохора здесь опять было сделано много нового.
Парусник с главным правителем на борту встретил Иван Александрович Кусков. Он был в статском мундире коммерции советника, повязанном кушаком, из-за которого торчала гнутая рукоять пистолета, на боку висел тесак. Лицо временного управляющего Ситхой было чисто выбритым, измотанным заботами, большие глаза устало смотрели на прибывших. Ново-Архангельская крепость не голодала и не была в осаде, но жила в постоянной опасности того и другого. Как только ситхинцы узнали, что Баранова здесь нет, стали готовить восстание. Кусков пригласил самого влиятельного тойона, устроил ему пир с большими почестями и уговорил отказаться от нападения. Тойон со своими воинами ушел от Ново-Архангельской крепости, другие тойоны перессорились и затихли.
– Слава Те, Господи! Наконец-то! – Кусков едва ли не со слезами на глазах обнял Баранова и, отстраняясь, с облегчением вздохнул.
– Что Ванечка, тяжко? – с сочувствием спросил его главный правитель.
– Тяжко! – признался Кусков. – Не по Сеньке шапка, ты лучше правил здешним краем.
Бриг разгрузили. Баранов с женой и детьми отправился в свой дом на скале. К этому времени к нему был пристроен мезонин. Сысой и Василий, с детьми и женой, одной на двоих, над чем весь путь до Ситхи потешался Прохор, поднялись в верхнюю казарму на кекуре. Оттуда стекал белый едкий дым, мешаясь с нависшим облаком. Дымы висели и над нижней казармой у моря, и над ямами в которых жгли лес на древесный уголь. Из-за раскрытой двери нижнего этажа дома правителя в лица прибывших пахнуло сыростью, кожами и людским потом. Они выбрали комнату, где служащие жили семейно, и было просторней. Сысой с Василием и Прохором освободили угол и стали носить туда пожитки, Ульяна обустраивала ночлег, Петруха со строгим лицом помогал ей, Богдашка с Федькой бегали по казарме, знакомились с ровесниками. После корабельной тесноты простор был им в радость.
День кончился, и все они, отвыкшие от казарменной жизни, уставшие от плаванья, долго не могли уснуть, часто просыпались дети. Утром всех троих промышленных: Сысоя, Василия и Прохора Кусков отправил рубить сырой лес и крепить частокол между крепостью и ситхинским селением, Ульяну – оставил при поварне в казарме, другие женщины в отсутствии мужей шили плащи из сивучьих кишок.
К стене, где работали старовояжные передовщики, часто подходили раскрашенные ситхинские колоши и колошки с изуродованной губой, раскрытым ртом, с раскрашенными лбом, носом и подбородком. С важным видом они наблюдали за строителями, предлагали купить овощи, оленину, и даже ром, выменянный у бостонцев. В отличие от работных и караульных ситхинцы не голодали и не мучились цингой.
Для служащих Компании работы менялись караулами, для Ульяны работы в казарме – работами в поварне, перемалыванием зерна в ручной мельнице. Петруха водился с детьми, помогал углежогам и все свободное время пропадал в кузнице, где с восхищением наблюдал, как раскаляется металл и под ударами молота принимает иные формы. Вскоре все они, прибывшие с Кадьяка, вспоминали о зимовке на южных островах и в хозяйстве Филиппа, как о добром, счастливом времени.