Всем бывшим при написании обязательства, связали руки и заперли в тюрьме, которую они же и строили. Разорванную бумагу собрали, затем склеили. После недолгого следствия без пыток, пятерых Баранов велел заковать, других отпустил.
– Что меня не позвал, только Ваську с Сыской? – стал допытываться обиженный Прохор, неприязненно глядя на правителя.
На что тот печалью ответил:
– Доносили, что и ты собирался бежать!
– Не было такого! – выругался промышленный. – То, что здесь всегда голод, непосильные работы, а ты наказываешь виновных хуже каторжных – не отрицал. То, что там, – мотнул головой на полдень, – сытая, спокойная жизнь – говорил, и сейчас скажу: провалиться бы этой Ситхе. Бобра выбили, и чего сидим как собака на сене?
– Порта лучше здешнего нет от Бристоля до Сан-Франциско, только уйдем – займут американцы или англичане и будем потом платить якорные пошлины, чтобы укрыться от штормов.
Прохор опять мотнул головой с захолодевшими глазами, спорить не стал, только буркнул:
– Никогда тебе врагом не был!.. Да и другие…
– И за то спасибо! А знаешь, что удумали эти стервецы? Меня, моих детей, лучших тойонов и приказчиков убить, захватить бриг, взять женщин, найти остров на юге и поселиться там. Тебя, может быть, они и не убили бы, оставили на расправу колошам. Уж те не упустят случай воспользоваться бунтом в крепости и перерезать всех оставшихся. Вот, что они задумали.
– Половина заговорщиков к тебе же и прибежала с доносом, хотя многих из них ты порол. – Не удержался, съязвил Прохор. – А как истязаешь всех работами?..
– По крайней мере, пятерых отправлю на суд в Охотск. Иначе нельзя!
– Ну и зря! От них там узнают о том, что здесь творится. Вдруг и до царя дойдет.
– Язва ты, Прошенька, распустил я тебя за прежние верные службы, за то, что за спины товарищей никогда не прятался. Долго покрывал воровские речи и что вышло? Перебили партовщики островитян, до сих пор удивляюсь, почему ты вернулся? Мог бы с добытыми мехами сбежать к гишпанцам?!
– Мог бы, – согласился Прохор и стал набивать трубку табаком. – Да не смог! По твоим батогам и кошкам соскучился.
– Думаешь, мне не надоела здешняя жизнь? Еще как надоела, – со вздохом укорил его Баранов. – Весной поведу корабли в Калифорнию. Отправлю туда «Кадьяк» с большой партией, а сам на сысоевой шхуне стану описывать берега и заливы. Послужу еще Отечеству, отличу себя еще одним подвигом!
– «Кадьяк» – это «Мирт», что ли, который у Барабера купил? – Вскинул ожившие глаза Прохор. – Хороший бриг. Меня возьмешь?
– А про тебя, как решат в Охотске и Правлении! Может быть, затребуют на сыск по пропавшей партии и убийствам, может быть, нет. Боюсь я скандала с гишпанцами.
Но весной, задуманная правителем экспедиция никуда не ушла. Среди колошей опять появились признаки к бунту, во время летних промыслов нужно было показать им силу Компании и как можно больше кораблей. Баранов решил промышлять летом среди островов архипелага, а в Калифорнию отправиться осенью. К тому же у него опять разболелась спина. Верные ему тойоны сказали про горячие ключи на Ситхе к югу от крепости. Он побывал там, в тридцати верстах от Ново-Архангельска, полежал в горячей воде и ему полегчало. Поясницами мучились многие служащие, Баранов надумал сделать там лечебницу. К тому же, в тех местах, ближе к Ново-Архангельску, была речка, в которой нерестился лосось. Посылать туда партию без прикрытия корабля опасно, строить еще одно укрепление неподалеку от крепости – накладно, договориться с ситхинцами мирно пользоваться Горячими ключами и нерестовой речкой – невозможно. Но и лечебница была нужна, и рыба необходима.
Лето опять выдалось трудным. Возле одного из островов Ситхинского архипелага разбился тендер «Авось». Все бывшие на нем люди и груз были чудом спасены и не вырезаны тлинкитами. Компанейского транспорта из Охотска не было и если бы на Ситху не приходили американские суда с калифорнийской пшеницей быть бы опять большому голоду. Но с Божьей помощью служащие летовали только впроголодь.