А года три назад перехлестнулись пути его с уголовной братвой. То просили его кровавую разборку между ними предотвратить, то деньги, не праведно добытые, по справедливости поделить, то тайно отпеть другана, получившего пулю или перо под ребро на бандитской разборке, которую лучше не засвечивать у ментов… Правда, когда братва попросила его быть хранителем общака, он наотрез отказался, чем, к удивлению своему, нажил еще больший авторитет у братвы.
Дальше больше: с такими же просьбами стали к нему обращаться и бывшие партийные секретари, ставшие банкирами, бывшие директора заводов, ставшие их хозяевами, городские власти и даже милицейское начальство. Никому не отказывал отец Мирослав, всех мирил: и партийных, и милицейских, и братву, благо те и другие щедро "отстегивали" от доходов своих. Полученные от них деньги и деньги от мелкой коммерции, которой пробавлялся он, не доверяя почте и телеграфу, регулярно сам отвозил в Закарпатье и отдавал в руки новому настоятелю прихода на восстановление своей Златоглавой.
Возвращаясь из последней поездки, завернул отец Мирослав в один сельский приход под Одессой, повидаться с настоятелем его отцом Иовом – с одним из "долгогривых" бамовской шоферской бригады. Относился Мирослав к нему с уважением за его крестьянскую основательность в вере и в делах житейских.
А еще и потому, что, когда вспыхнула вдруг кровавая междуусобица в соседнем Приднестровье, отец Иов счел своим долгом отправиться на боевые позиции.
Там он причащал в окопах перед боями донских казаков, соборовал умирающих и служил скорбные погребальные молитвы над их братскими могилами.
Отца Иова Мирослав нашел в постели разбитым поясничным радикулитом. Рядом с его кроватью со сварливым клекотом расхаживали индюки, а с поповского подворья доносилось мычание некормленых и недоеных коров, кудахтанье кур и требовательный гусиный гогот.
При виде гостя ладная из себя, крутобедрая хозяйка кинулась накрывать крестьянской снедью придвинутый к постели стол. Потом в душевных разговорах под обильное возлияние крепкой монастырской настойки поведал ему прикованный к постели отец Иов о крайней своей нужде: ехать сегодня вечером в Москву по церковным делам.
– Церковные-то дела подождут, когда на ноги встану. Дак вот племяннику обещал по дороге одно богоугодное дело сделать, да, видно, не судьба уж, – посетовал он.
– Что за богоугодное дело-то? – заплетающимся языком спросил отец Мирослав.
– Дак, в поезде присмотреться к троим мужикам, ежели понадобится помощь им в нужде какой, дак помочь по-христиански.
– Присмотреться? В нужде помочь?.. – удивился отец Мирослав. – Они что, дети малые?..
– Из православной Сербии они, войники, – шепотом сообщил он.
– А-а, иностранцы! – отмахнулся Мирослав. – Эти рабы божьи помощь себе за доллары сами окажут.
Болей на здоровье, отче, и не рви душу понапрасну.
– Наши они – офицера, – опять покосившись на дверь, зашептал тот. – Пять лет воевали в Сербии за православное славянское дело. Говорит племяш: истинно, как дети малые, растерялись они… Говорит: как волки, по сторонам зыркают, понять ничего не могут… Воевать-то подались, когда еще "Союз нерушимый" был, а вернулись-то вчерась токмо. А тут "нэзалэжнисть", понимаешь, оскал звериного капитализма, чтоб он сказився, растуды его в качель!..
– Да-а, – пьяно перекрестился отец Мирослав. – Есть отчего голове кругом пойти и завыть по-волчьи…
Постой, постой, отче, – собрал он складки на лбу. – Вроде бы какие-то такие, из православной Сербии, в вещих снах моих намедни являлись…
– Обижайся не обижайся, Мирослав, а вещие сны твои от лукавого! – рассердился отец Иов и три раза перекрестился заскорузлой крестьянской щепотью. – Он, чертяка, тобой туда-сюда, как помелом, крутит.
Встану на ноги – молитву в храме над тобой сотворю, святой водой, привезенной из Иордана, окроплю. Дак, глядишь, изыдет из тебя окаянный.
– В следующий приезд, – так и не вспомнив свой "вещий" сон, согласился отец Мирослав. – А пока в Москву заеду помолиться за душу мою заблудшую в – храме Елоховском у отца Матвея.
– В Москву-то первопрестольную когда рассчитываешь укатить? – зыркнул на него отец Иов.
– Сегодня, ночным скорым, ежели билетом разживусь.
– Разживешься. По нонешним ценам купейные вагоны пустыми катаются.
– Коли разживусь и в поезде встречу твоих войников, то в обиду их никому не дам. Можешь положиться на Мирослава, Отче.
– Об этом слезно и хотел попросить тебя, Мирослав, – обрадовался болезный отец Иов.
– Чего просить, коли дело-то богоугодное? – покачнувшись на колченогом стуле, отмахнулся Мирослав. – Документы у них, надеюсь, имеются, отче?
– То-то и оно: не документы, а туфта с одесского Привоза, – виновато потупился отец Иов. – Границу-то пересекут с туфтой, а что в России будут с ней делать, вопрос. Выправил бы я им что-нибудь ненадежнее, да вот поди ж ты, скопытился…