Перед сном в жарко натопленной избе Скиф снова просмотрел в теленовостях сюжет о покушении на Ольгу. Снова показали ее портрет, разбитый автомобиль и оторванные конечности водителя в крови на асфальте.
– Пятница, – пригорюнившись, напомнила ему хозяйка Марья Тимофеевна. – Надо было бы без маслица.
Но всю ночь Скиф проспал под иконами на удивление спокойно, без снов. Наутро отец Мирослав наотрез отказался провожать его до вокзала на электричку.
– Я тебе уже не нужен, пусть тебя твой ангел-хранитель ведет. За Алексеева не бойся, приищу его в наших краях. И дам тебе весточку.
– Как ты найдешь меня?
– Бог не оставит меня несведущим.
– А где мне тебя искать, батюшка?
– У тебя в паспорте штамп с пропиской по моему адресу. А номер телефона я в него на бумажечке вложил.
Они троекратно расцеловались на прощание, а Марья Тимофеевна утерла уголком платка слезу, приговаривая:
– Ишь птица божия по зиме на весну распелась.
К добру это, прости, господи, за предсказание.
Утро было ясное, морозное. За вокзальным шпилем в чистом небе по бокам от солнца стояли еще два небольших радужных полумесяца, словно обрамляя светило. Скиф подумал, что три – число счастливое, и тут же сплюнул три раза.
В электричке напротив Скифа села девушка с огромными голубыми глазами, удивительно похожая на Ольгу из его старых снов.
Портрет Ольги на экране телевизора отдавал холодностью и искусственностью ретуши. Ту Ольгу, с экрана, он, пожалуй, не сразу бы узнал, сядь она вот так напротив него в электричке.
За Малоярославцем по вагону прошествовала процессия нищих беженцев. Впереди шел человек, тюбетейка которого едва не упиралась в потолок вагона.
На нем был стеганый цветастый халат из подкладочного материала. На босу ногу шлепанцы, сделанные из обрезанных солдатских сапог. За ним шла женщина в плюшевой жакетке и шелковых шароварах с монистами на грязной шее.
Замыкал процессию бритоголовый босоногий смуглый мальчишка лет семи. В руках он держал кусок картона от упаковочного ящика, на котором карандашом были наслюнявлены буквы:
БЕЖЕНЦИ ТАДЧИКИ С АФГАНИСТОНИ
ДАЙТЕ ДЕНЬГА
КУШАЙ НАДА
Мальчишка подошел именно к нему, сложил руки лодочкой и недетскими черными глазами долго испытывал Скифа взглядом.
– Дай… Дай… Отдай…
Скиф порылся в Карманах и выгреб мелочь." Мальчишка не обратил внимания на скудное подаяние, а продолжал стоять с протянутыми руками, пока всех беженцев не вспугнул милицейский патруль, обходивший вагоны.
– Во горлохваты, – пробурчал пьяный сосед у окна. – Им только дай волю, они не только твой карман, они тебе голову отрежут.
Он бережно проверил, цела ли на голове бобровая шапка, подоткнул руки под мышки, оперся на черный кейс и снова визгливо захрюкал во сне…
У Скифа не сохранилось фотографии, на которой они были бы сняты вдвоем с Ольгой. Она моложе его на пять лет, скоро ей исполнится тридцать три. На семейной фотографии, если бы они решили сняться вместе, Ольга бы выглядела сейчас как его дочь, по крайней мере как племянница. Но у них есть Вероника. Жаль, Скиф не знал дня рождения дочери. Из короткого намека жены в последнем письме, которое он получил в лагере, он мог рассчитывать лишь год рождения ребенка. Она никогда не видела отца. Захочет ли она видеться с таким бородатым дедом? Еще вчера Скиф был убежден, что Ольга примет его любого. Даже если замужем, все равно должна вернуться к нему, потому что такой любви, какая была у них, на свете не встретишь…
Ему чертовски захотелось закурить. Он вышел в тамбур. Там было пусто и холодно. На грязном полу валялись монетки и мелкие купюры. Скиф присмотрелся: это была та мелочь, которую он дал "голодному" афганскому цыганенку.
Глава 10
За Внуковом промелькнуло Солнцево. Электричка Калуга – Москва приближалась к конечной станции.
Еще раз почистили вагоны афганские цыгане. Босоногий оборвыш снова пристал к Скифу: "Дай, дай…
Отдай!" – но он только отвернулся, вспомнив рассыпанную в тамбуре мелочь… Мальчишка, уходя, плюнул в его сторону, а дервиш на деревянных колодках пропел петухом, кружась на цыпочках.
– И-и-и, проспит Москву запойный! – прошамкала беззубым ртом старушка, кивая головой на пьянчугу в бобровой шапке. – Назад в Калугу поедет.
После станции Москва-Сортировочная Скиф несколько раз толкнул выпивоху под ребро. Тот замычал и всего лишь перестал храпеть.
– Вставай – Москва скоро! – Скиф приподнял соседа за воротник и встряхнул, как пыльный мешок. – Проснись, а то оберут!
Мужичок очнулся, замотал головой, потом ошалело уставился в залитое солнцем, изукрашенное морозными узорами окно. Зачихал, громко закашлялся, слышно испортил воздух и суетливо начал обтирать руками одежду на себе.