Помогла война.
VIII
Но, собственно говоря, все корни нового возвышения крылись в том добром старом, которое не могли скомпрометировать ни резкая резолюция Столыпина (вспомним Дурново и знаменитую сентенцию о нем Александра III), ни проявленный в свое время Курловым административный восторг.
Впрочем, Курлов одним из первых готов был итти в Каноссу. Павший через 4. месяца после падения Манасевича-Мануйлова и воскресший почти одновременно с ним, ген. Курлов в своих мемуарах[18] миролюбиво вспоминает старого Мануйлова — только как одного из сотрудников Витте, а нового — просто берет под свою защиту, и хотя дело Мануйлова, вызвавшее его арест осенью 1916 г. — и затем в феврале 1917 г. суд над ним, было ему достаточно известно хотя бы потому, что на целую половину заключалось в данных, добытых когда-то по его же собственному распоряжению, и хотя, наконец, он прекрасно знал, чем был при Штюрмере Мануйлов, он готов считать Мануйлова лишь жертвой во имя Штюрмера и Распутина. По крайней мере так можно понять по следующему, весьма впрочем несуразному, месту цитированных мемуаров[19]
„Некто Манасевич-Мануйлов, служивший прежде в департаменте полиции и сотрудник нескольких газет, был назначен чиновником особых поручений при председателе совета министров Штюрмере со специальным поручением держать его в курсе газетных писаний о нем (этим при Штюрмере ведал Гурлянд, а не Мануйлов! Прим. авт.). Он знал Распутина, и это послужило поводом к слуху, будто он хочет через Распутина устроить министром финансов директора одного из московских банков и близкого родственника А. Н. Хвостова. Министр внутренних дел, дядя А. Н. Хвостова, приказывает арестовать Манасевича-Мануйлова. не предупредив и не поставив в известность даже председателя совета министров об аресте его чиновника. Следствием этого был новый скандал в обществе и новые толки про Распутина, которому молва опять приписала главную роль в этом деле"…
Собственно говоря, цитатой этой мы слишком предвосхищаем события — ив сторону Мануйлова, и в сторону Курлова; мы расшифруем ее перед читателем лишь много ниже, но прибегли к ней уже сейчас для того, чтобы показать, насколько мало злобы питали „сферы" по отношению к своему блудному сыну и как они были приуготованы к возможности его возрождения.
В конце концов, у нас еще до сих пор нет данных для точного суждения, как о моменте возврата Мануйлова в лоно административных сил, так равно и о первоначальной форме этого возврата. Несмотря на то, что пошел уже 9-й год с февральской революции, мы не имели еще в осуществленном виде сколько-нибудь систематических попыток проникнуть в тайны унаследованных нами архивов: все, что опубликовано до сих пор, случайно и носит характер простых партизанских прорывов в богатый тайник, но, в конце концов, особая точность в хронологии не так уж важна там, где самый факт настолько значителен, что, независимо от точной хронологии, сам по себе представляет некоторую эпоху.
Мы начали с указания, что корни возрождения феникса лежали еще в старых его эволюциях и были настолько крепки, что о них разбились без остатка все судебно-административные недоразумения, пережитые Манасевичем-Мануйловым, — разбились без остатка, несмотря на то, что они были в свое время буквально притчей во языцех всего города.
Посмотрите, что говорит своим лапидарным стилем Штюрмер в объяснение своей близости к Мануйлову:
— Когда я был директором департамента общих дел, то раз в приемной Плеве ко мне подошел человек, совершенно мне неизвестный, который сказал, что он состоит при посольстве в Париже в качестве агента по сыскной части… Потом я его еще несколько раз видел на докладах, очень образованный и интересный человек. Он у меня был, оставил карточку; вероятно, и я ему оставил карточку… А когда я был членом государственного совета, я встретил его в приемной у Витте, и он сказал, что состоит при Витте. Был он на жалованьи, в роде дежурного чиновника при нем. Таким образом, знакомство возобновилось. А когда я был назначен председателем совета министров, то не помню, кто-то заговорил, что нужна охрана, нужно людей знающих и есть такой человек, который имеет отношение к прессе, и назвал фамилию Манасевича-Ма-нуйлова. Я сказал, что я его знаю, что он был при посольстве в Париже и что он был при Витте, и что я его биографию не знал, знаю, что он был информатором и сотрудником „Нового" и „Вечернего Времени". Он потом и был прикомандирован в мое распоряжение — председателя совета министров![20].