Чтобы нас не упрекнули в извращении фактов и перспективы, передадим ее со слов самого Белецкого.
Однажды Манасевич-Мануйлов, делая Белецкому очередной доклад, вдруг разрыдался и поведал своему патрону следующую переживаемую им драму. Глубоко и искренно привязанный к своей гражданской жене, умной, красивой и тактичной артистке Д-ой, он внезапно воспылал страстью к другой артистке Лерма-Орловой. Она ему также отвечала, Д. терпеливо ждала, пока у ее мужа пройдет пароксизм, и М.-М. плавал в блаженстве, но… но внезапно у него зародились сомнения насчет берейтора Петца, у которого Лерма брала уроки верховой езды; сомнения эти долго грызли Мануйлова и, в конце концов, прогрызли в его чувствительном сердце огромную рану.
Мануйлов просил Белецкого „во имя расположения к нему и его всегдашней преданности" спасти его от Петца всей силой государственной мощи.
Когда же Белецкий постеснялся сразу пустить в дело департамент полиции или хотя бы охранку, то Мануйлов заявил ему, что Петц не только порочный человек, но и состоит под особым наблюдением следственной комиссии генерала Батюшина, имеющей веские основания подозревать Пеца в сбыте через
Швецию лошадей для нужд одной из воюющих с нами держав. А узнать-де ему это удалось потому, что он чрезвычайно близок к одному из членов этой комиссии, сотруднику „Нового Времени" полк. Резанову, да и сам прикосновенен к этой комиссии, которой он уже оказал безвозмездно ряд весьма ценных услуг.
По словам Мануйлова, дело шло только о том, чтобы арестовать Петца и придержать его до тех пор, пока комиссия Батюшина сама подыщет легальный титул для ареста его в порядке контр-разведки.
Услужливый на обе стороны Белецкий, хотя и сам мог, какзаведывающий полицией, принять то или иное решение, предусмотрительно перенес дело на усмотрение А. Н. Хвостова, как случай привязать к себе Мануйлова, и накинуть на него ту цепь, на которой его можно будет держать в подчинении всем их планам. Но Хвостов был осторожен и разрешил временно арестовать Петца, но только тогда, если сведения о нем, сообщенные Мануйловом, подтвердятся.
„Так как сведения подтвердились", категорически заявляет Белецкий, то он и арестовал Петца через охранное отделение.
Прошел законный месяц, и Петца следовало освободить, тем более, что нач. охр. отд. Глобачев давно уже докладывал Белецкому, что хотя накануне ареста „сведения" как будто и „подтвердились", но на завтра после ареста они же „опроверглись“, и было выяснено, что Петц принадлежит к почтенной семье, что об отце его и матери весьма авторитетные отзывы, и сам он служит на фронте в учреждении, работающем на оборону…
Тогда, очевидно, ради душевного спокойствия, Белецкий приказал „зачислить Петца за министром Хвостовым", но, когда старик Петц, близко знакомый с б. нач. спб. сыскной полиции и тов. прокурора Филипповым, узнал от него всю подоплеку ареста своего сына и подал на Белецкого жалобу прямо в ставку, последний струсил, Петца освободил, но и тут не забыл своего „осведомителя" — он, очевидно, в оправдание госуд. интересов, „рекомендовал" Петцу не ездить в Финляндию, где у артистки Лермы была своя дача.
Так умело пользовал Манасевич-Мануйлов начальство в своих собственных интересах и, конечно, в интересах своего главного патрона—„начальства над начальством" — Г. Е. Распутина.
X
Какова же была основная линия, которой руководился в то время в своей деятельности
Манасевич-Мануйлов? Был ли он авантюристом политическим, преследуя те или иные выгоды того или иного желательного ему режима, стремился ли он к власти, работал ли просто из природной склонности к интриге или им руководили интересы более низменные — интересы стяжания?
Полагаем, что каждому, кто внимательно следил по этой книге за историей Манасевича-Мануйлова, совершенно ясно, что собственно до того или иного режима никогда особого дела ему не было. Он стремился, конечно, быть полезным властям предержащим, но всегда— только до поры и времени, пока его собственные интересы не противоречили этим „государственным" стремлениям, но эти „пора и время" во всей его деятельности неизменно наступали весьма быстро, и власти предержащие с их интересами в резвом беге Рокамболя скоро оставались далеко позади.
Не приходится говорить, конечно, и о стремлении Манасевича-Мануйлова к власти и положению-он прекрасно понимал, что, чем выше' „положение “, тем меньше возможностей, тех специфических возможностей, которые только и были ему нужны, иначе, конечно, имея возможность смещать и назначать министров, он сумел бы назначить на подходящий пост и самого себя.