— Итак, — продолжает Мануйлов, — получив от Хвостова статью, я предполагал напечатать ее за границей, в Париже. И. С. Хвостов, который, собственно говоря, к банку имел касательство не такое уже большое, а больше состоял на посылках у своего тестя, по пяти, по шести раз в день звонил ко мне по телефону, ибо как это ни странно, но обстоятельства действительно были таковы, что я мог быть полезным графу. И я даю честное слово, я клянусь вам, что я говорю правду: статью Хвостова я должен был передать известному французскому журналисту Ривэ, временно находившемуся тогда в Петрограде, а он уже отвез бы ее в Париж и там передал бы моему близкому приятелю Роэльсу, заведующему политическим отделом в газете Temps. Вот говорят, что 25 тыс. руб. это слишком невероятная и страшная плата за напечатание статьи. Но я могу вас заверить, что самому мне, по поручению нашего правительства, приходилось платить заграничным газетам много больше 25 тыс. руб. за заметки в сорок строк.
— Меня рисовали здесь каким-то злодеем и хищником. Но я во всю свою жизнь никогда и никого не обидел. Были ростовщики, у которых я брал деньги, но они все получили. Я брался за устройство всяких дел и устраивал их, а если это не удавалось, деньги возвращал. Все обвинения в шантажах, предъявлявшиеся мне охранной полицией, основаны на показаниях моего письмоводителя Родионова, который был арестован охраной без всяких к тому данных и с единственной целью вырвать у него нужную для них характеристику мою. Его схватили посреди ночи, и вы можете представить себе настроение, в котором он давал показания. Конечно, он показывал все, чего там хотели от него. То же было с остальными свидетелями моих шантажей: их всех почему-то допрашивали ночью и заставляли говорить против меня.
— Моя жизнь. — грустно замечает подсудимый, — вообще сложилась так, что я всегда стоял поперек дороги охранному отделению. Почему? Да просто потому, что мы не сходились во взглядах на приемы. В охранном отделении считали полезным то, против чего я энергично всегда протестовал. Так, напр… я всегда был против участия агентов политического сыска в революционных организациях, и на этой почве у меня бывали крупные столкновения принципиального характера. А мою правоту ярко доказало дело Азефа: я всегда говорил о той опасности, какую представляет секретный агент, находящийся в центре боевой организации. Я доказывал, что всегда может наступить при этом положении такой момент, когда из пассивного агент этот перейдет в активное состояние и даже совершит самое страшное преступление. В деле Азефа так и вышло, и патрон его, ген. Герасимов, никогда не мог простить мне моего прогноза, что и создало в охранном отделении враждебную против меня атмосферу, причем борьба, которую вели против меня жандармы, красной нитью проходит и по настоящему делу.
— Во всяком случае, — возвращаясь вновь к сути дела, продолжает Мануйлов, — принимая у себя И С. Хвостова, я быть может и поступал слишком легкомысленно. Но некоторые круги, стоявшие очень высоко, весьма интересовались тем, что делалось у Хвостовых после истории с Ржевским. Мне было сказано, чтобы я следил за Хвостовыми, завел бы с ними сношение, чтобы я был в курсе того, не предпринимают ли они чего-нибудь. Так что когда И. С. Хвостов пришел ко мне, я даже подумал: „на ловца и зверь бежит". Мои друзья, в том числе и граф Борх, предостерегали меня об опасностях этой охоты, советовали не пускать к себе Хвостовых, так как они не простят мне расследования по делу Ржевского и будут мстить. Но я был слишком многим обязан тем, кто поручил мне следить за Хвостовыми, и отказаться от этого не мог. К делу же Ржевского я мог относиться спокойно, и рвение, проявленное мною в нем, понятно без всяких подозрений, ибо я считаю, что убийство справа так же недопустимо, как и убийство слева; и оно становится особенно страшным тогда, когда покрывается лицом, занимающим высокий государственный пост.
— У нас в России слишком легко относятся к человеческим репутациям, слишком легко раздают клички. С момента возникновения этого дела в газетах было напечатано столько легенд обо мне, столько всякой лжи, что в иных сообщениях я сам себя не мог узнать. Как на пример этэго, укажу вам на рассказ одной газеты о моей деятельности в Риме. Это какие-то похождения человека в маске в стиле XV века. Но я не опровергал газетных сообщений, я ждал гласного суда, который должен был осветить мою жизнь. И что же страшного нашли вы здесь? Здесь старались опорочить мою служебную деятельность… Но я служил моему государю и служил честно. Это только у нас в России относятся отрицательно к охранной службе, заграницей же политическая полиция пользуется уважением. Там агентов сыска принимают в лучших домах. И я в своей работе этого рода заботился только об интересах своего отечества. Многого, конечно, я не имею права рассказывать вам, но отмечу между прочим, что на мою долю выпала высокая честь охранять во время русско-японской войны эскадру Рождественского во время прохождения ее Суэцким каналом. Меня тогда вызвал к себе министр внутр. дел кн. Святополк-Мирский и поручил мне охрану берегов канала. Теперь не тайна, что е Суэцком канале нашей эскадре грозила серьезная опасность со стороны японцев, и избегнута эта опасность была благодаря мне. За это я, еще совсем молодой человек, был награжден по статуту прямо орденом св. Владимира 4-й степени.