В дверь постучали. Официантка в кокошнике, приторно улыбаясь, внесла поднос с дымящимися чашками кофе, булочками и бутылкой коньяка. При виде спиртного Джона передернуло.
— Я не буду пить, — сказал Половинкин.
— Неужели? — лукаво уточнил Вирский. — Позавчера ты вел себя по-другому.
— Откуда вы знаете?
Вирский вдруг стал чрезвычайно серьезен.
— Шутки в сторону! С этого момента, Джон, я задаю вопросы. Как ты посмел напиться в самолете с незнакомым человеком? Кто он?
— Лев Сергеевич Барский, профессор. Он мне показался порядочным человеком.
— Этот, как ты выразился, порядочный человек может быть агентом КГБ.
— Сначала я тоже так подумал. Я спросил его об этом. Но он меня разубедил. Отец Браун всегда говорил, что гораздо выгодней верить в то, что незнакомый человек рассказывает о себе, даже если он при этом лжет. Начнешь придумывать о нем что-то свое — тоже ошибешься. Но в первом случае ошибка не будет такой обидной.
— Интересная мысль, — задумался Вирский, — но не годится для России.
Он с наслаждением пригубил коньяк.
— Кстати, о твоем приемном отце. Тебе повезло с ним. Но боюсь, что многое, чему он тебя научил, здесь, в России, не принесет пользы. Более того, может быть опасным для жизни. Скажи, ты часто вспоминаешь о своих настоящих родителях? Помнишь своего отца, например?
— Это вас не касается!
— Ну что ж, исчерпывающий ответ. А мать? Ты вспоминаешь о ней?
Лицо Джона из сердитого сделалось по-детски изумленным.
— Я-никогда-не-видел-своей-матери, — сквозь зубы процедил Половинкин. — Кажется-она-умерла…
— Ее убили, — уточнил Вирский. — И ты это знаешь. Ты стараешься быть спокойным, но губки твои дрожат. Дрожат губки-то! Нет, Джон, тебе меня не обмануть. И самого себя не обмануть.
Вирский вдруг ужасно взволновался. Он вскочил с кресла и забегал по комнате, хватая все предметы подряд и роняя их на пол.
— Потому что это кровь! Великая сила — кровь! Можно обмануть все — все! — но нельзя обмануть кровь! Слушай мой второй вопрос. Он может показаться тебе неприличным, но ответить на него ты обязан. Был ли у тебя сексуальный контакт с женщиной?
— Родион Родионович!
— Ты спал с женщиной?
— Нет.
Вирский улыбнулся.
— Странно. Ты нормальный парень… И до сих пор девственник? Неужели я так отстал от американской жизни? Там в моде евнухи?
— Мне безразличны женщины, — ответил Джон, к которому вернулось самообладание. — В университете подозревали, что я гомосексуалист. Но это не так. Просто на свете есть вещи гораздо интереснее, чем животное совокупление людей. Вы когда-нибудь видели немецкие порнофильмы? Ведь это гадко и смешно! Волосатые задницы, женщины с распятыми ногами. Как лягушки! Эти вздохи и вопли. «Schneller! Schneller!»[5] Какая… мерзость!
Вирский остался доволен его ответом.
— Да ты, мой милый, экстремист! Похлеще скопцов! И какая сила выражения! «Распятые ноги»! Пожалуй, даже слишком… Не всегда половая любовь бывает безобразной. Иногда она… очень и очень! Возьми того же Кузмина: «Я ж целую сладко Лизу…» Ах, как это замечательно!
Вирский выпил еще глоток коньяка и закусил ломтиком лимона. Помолчал, глядя в пустоту.
— Слушай свое первое задание. Завтра ты отправишься в один старинный, но, по правде говоря, ужасно скверный русский городишко. Это примерно в трехстах километрах от Москвы.
— Вы имеете в виду Малютов?
Вирский бросил на него сердитый взгляд.
— Это Палисадов тебе рассказал? Стало быть, ты отправишься в Малютов и найдешь там господина по имени Михаил Ивантер. Это редактор местной газетенки. Передашь ему на словах, что я им очень недоволен.
— Не проще это сделать по телефону? — удивился Джон.
Вирский поморщился.
— Заруби себе на носу, в нашем деле нет ничего простого. Ты даже не представляешь, насколько это сложное дело! Во всем мире есть только один человек, который постиг всю его сложность. И этот человек — я! Здесь каждый узелок, каждая ниточка одинаково необходимы, поскольку без них пропадет красота узора. Или лучше сравнить это с архитектурной постройкой — вынь один кирпич, и все строение рассыплется. И за всем этим должен проследить я. Ты — избранный, Джонушка, а — я призванный.
— Как я доберусь до Малютова?
— Это твое дело, милый! — заворковал Вирский. — Добирайся как хочешь. На поезде, на автобусе, хоть на воздушном шаре.