Выбрать главу
Не тешит тебя колокольчик подчас,       И девки не тешат. В печали Два года живешь ты, приятель, у нас, —       Веселым тебя не встречали.
«Мне горько и так, и без чарки вина,       Немило на свете, немило! Но дайте мне чарку; поможет она       Сказать, что меня истомило.
Когда я на почте служил ямщиком,       Был молод, водилась силенка. И был я с трудом подневольным знаком,       Замучила страшная гонка.
Скакал я и ночью, скакал я и днем;       На водку давали мне баря, Рублевик получим и лихо кутнем,       И мчимся по всем приударя.
Друзей было много. Смотритель не злой;       Мы с ним побраталися даже. А лошади! Свистну — помчатся стрелой…       Держися седок в экипаже!
Эх, славно я ездил! Случалось, грехом,       Лошадок порядком измучишь; Зато, как невесту везешь с женихом,       Червонец наверно подучишь,
В соседнем селе полюбил я одну       Девицу. Любил не на шутку; Куда ни поеду, а к ней заверну,       Чтоб вместе пробыть хоть минутку.
Раз ночью смотритель дает мне приказ;       „Живей отвези эстафету!“ Тогда непогода стояла у нас,       На небе ни звездочки нету.
Смотрителя тихо, сквозь зубы, браня       И злую ямщицкую долю, Схватил я пакет и, вскочив на коня,       Помчался по снежному полю.
Я еду, а ветер свистит в темноте,       Мороз подирает по коже. Две версты мелькнули, на третьей версте…       На третьей… О господи боже!
Средь посвистов бури услышал я стон,       И кто-то о помощи просит. И снежными хлопьями с разных сторон       Кого-то в сугробах заносит.
Коня понукаю, чтоб ехать спасти;       Но, вспомнив смотрителя, трушу, Мне кто-то шепнул: на обратном пути       Спасешь христианскую душу.
Мне сделалось страшно. Едва я дышал,       Дрожали от ужаса руки. Я в рог затрубил, чтобы он заглушал       Предсмертные слабые звуки.
И вот на рассвете я еду назад.       По-прежнему страшно мне стало, И как колокольчик разбитый, не в лад,       В груди сердце робко стучало.
Мой конь испугался пред третьей верстой       И гриву вскосматил сердито: Там тело лежало, холстиной простой       Да снежным покровом покрыто.
Я снег отряхнул — и невесты моей       Увидел потухшие очи… Давайте вина мне, давайте скорей.       Рассказывать дальше — нет мочи!»
<1868>

АЛЕКСЕЙ ИВАНОВ-КЛАССИК

(1841–1894)

512. В остроге[518]

Звенит за стенами острога Обычный полуночи бой, И брякнул ружьем у порога Вздремнувший на миг часовой. Назло утомленному взору, Опять сквозь решетку окна Бросает в позорную нору Безжизненный луч свой луна.
На пук полусгнившей соломы Припал я, и видится мне: Под кровлею отчего дома Живу я в родной стороне. Я вижу: в семье разоренной Бывалого счастья следы, Мне снится отец изнуренный Под игом нежданной беды.
И образ страдалицы милый, И горю покорная мать, И тот, кто сгубил наши силы, Кто мог наше счастье отнять, Пред кем я, собой не владея, Покончил о жизни вопрос В тот миг, как с ножом на злодея Преступную руку занес…
И снится, что будто встаю я От тяжкого долгого сна, Что в очи глядит мне, ликуя Блаженством небесным, весна. Но цепи со звуком упрека С колен упадают, звеня, И черные думы далеко, Далеко уносят меня…
<1873>

ДМИТРИЙ САДОВНИКОВ

(1847–1893)

513. Зазноба[519]

По посаду городскому, Мимо рубленых хором, Ходит Стенька кажный вечер, Переряженный купцом.
вернуться

518

Из «тюремных» песен.

вернуться

519

В стихотворении использованы мотивы преданий о любовных приключениях Степана Разина. Известна граммофонная запись начала 1900-х годов в исполнении Ф. Павлова (четыре строфы). Варианты первой строки: «Как по саду городскому…», «Мимо саду городского…». При пении текст изменен и сокращен до восьми строф (1–6, 11, 19).