– Осиное гнездо, форпост революции. Подвергнуть полному уничтожению…
Пьяные драгуны врывались в соседние с типографией дома, размахивая шашками, кричали:
– Где тут сытинцы, мы их изрубим…
Все этажи типографии предварительно были обстреляны; Затем драгуны ворвались в помещение с факелами и стали поджигать, поливая керосином, все, что могло гореть. Ученики-наборщики пытались тушить, но драгуны пригрозили им:
– Не ваше дело, зарубим!..
В темную зимнюю ночь на 12 декабря, освещая все Замоскворечье, полыхала пламенем сытинская типография. Только утром, когда все типографское производство – станки, машины, кассы со шрифтами – было разрушено огнем и падающими сводами, пожарники стали заливать догоравшее здание. На месте обгоревшей, разрушенной типографии, в цехах, где стояли великолепные, новые, привезенные Сытиным из-за границы печатные машины, теперь торчали залитые водой и покрывшиеся льдом обломки.
Управляющий типографией Василий Петрович Фролов поехал к помощнику градоначальника Бутбергу с жалобой на произвол драгун: ведь в стенах типографии не было оборонявшихся повстанцев, зачем же было уничтожать ее? Зачем приносить колоссальный ущерб издателю?
– Ничего, кроме зла, я вам не желаю. Очень сожалею, что два года назад вас не сожгли, – ответил Бутберг.
Узнав от Фролова, что Сытин выехал неизвестно куда и что, возможно, он не перенесет столь тяжкого удара, помощник градоначальника сказал:
– Ко всем чертям! Туда ему и дорога.
Аудиенция кончена, отношение властей к Сытину и его производству выяснено.
На Большой Ордынке стояла бочка с водкой. Драгуны и казаки справляли тризну: «осиное гнездо» сожжено, разрушено. Рабочие-сытинцы рассеяны по другим участкам, где еще идет борьба.
Разнузданные, охмелевшие драгуны и казаки шумели, стреляли в прохожих. Приехавший градоначальник посмотрел на разрушенное здание типографии и поблагодарил драгун перед строем:
– Молодцы, ребята, за богом молитва, за царем служба не пропадают!.. Пейте здоровье императора! Знайте, что нами дано распоряжение всем владельцам трактиров и всех пивных и винных заведений отпускать казакам, драгунам и солдатам водку безвозмездно, сколько вам захочется…
В других районах Москвы продолжались активные бои, и там в рядах московского пролетариата сражались и сытинские дружинники.
Гремела артиллерия. Редели ряды рабочих-бойцов.
Погибло во время восстания свыше тысячи человек, много было раненых и арестованных.
После подавления восстания расправа с участниками революции продолжалась: виселицы, расстрелы, тюрьмы, ссылки, каторга…
…Иван Дмитриевич, независимо от подсказа Власа Дорошевича, понимал, что ему в Москве угрожает или арест, или смерть от руки черносотенцев.
Случайно встретившийся друг посоветовал Сытину ехать в Петербург в багажном вагоне, дабы избежать ареста.
В Петербурге он вышел налегке, с небольшим кожаным саквояжем. Идти в свой книжный магазин, находившийся на углу Невского проспекта и Фонтанки, было еще рано. Иван Дмитриевич подошел к киоску купить какую-либо свежую петербургскую газету, чтобы из последних телеграмм узнать о московских событиях. Но все газеты до прихода московского поезда были уже распроданы. У газетчика Иван Дмитриевич купил только шебуевский журнал «Пулемет» и зашел позавтракать в вокзальный ресторан. Пока официант подавал ему завтрак и графинчик сухого виноградного вина, он развернул журнал и, на несколько минут забыв о московских и прочих делах, развеселился. На развернутом двухстраничном листе журнала был дан пародийный сюжет картины «Страшного суда». В ролях праведников и грешников изображены правительственные деятели – верные слуги монархии. К рисунку дан текст: «Товарищество И. Д. Сытин и Компания, обжегшись на многотысячном выпуске лубочных картин на темы русско-японской войны, по слухам, выпускает на днях в громадном количестве картину, клише которой здесь воспроизводится…»
Такое пояснение к рисунку заинтересовало Ивана Дмитриевича, он стал внимательно разглядывать карикатуру. В центре двое: Витте без штанов и дьявол взвешивают на весах «конституцию» и «монопольку». Как дьявол ни старается надавить на чашу весов, бутылка водки перетягивает конституцию в весе… В нижней части карикатуры, скованные цепью, идут в ад, в геенну огненную, делегаты, депутаты, рабочие, студенты, интеллигенты… Еще ниже – жарятся на вечном огне связанные по рукам и ногам газетчики, земцы, евреи, поляки и члены Союза союзов. А наверху, над сатаной, держащим на коленях забастовщика, стройными рядами размещены несомненные праведники, достойные райского блаженства – священномученики, угодники, юродивые, Победоносцев, Дурново, Бутберг, Саблер, Святополк-Мирский, Шаховской, Бельгард; и взятые на небо живыми: Мещерский и Грингмут, а также «архистратиги», снискавшие себе в делах воинских дурную славу: Стессель, Трепов, Куропаткин, Рождественский и прочие. Огромный кольцевидный змий отделял праведных монархистов от грешников-крамольников, обреченных на муки вечные. На кольцах змия написаны названия монархических газет: «Московские ведомости», «Гражданин», «Новое время», «Русский листок», «Свет» и «Заря». Сытину было любо, что его популярного, либерального «Русского слова» не оказалось в их числе. Значит, Шебуев с умом, разбирается, что к чему.
– Вам, может быть, подогреть? Шашлык изволил приостынуть? – услужливо спросил официант.
– Без надобности. Я спешу, – ответил Иван Дмитриевич и, торопливо закусив, нанял извозчика и поехал на телефонную станцию звонить в Москву Евдокии Ивановне.
– Ты не волнуйся. Будь спокоен, – услыхал он голос жены из Москвы, – да, да, фабрика сгорела дотла. Набирайся сил, мужества, все поправимо…
Евдокия Ивановна не решалась сказать ему, что и сына Васеньку загнали вместе со студентами в манеж и отправили в Бутырскую тюрьму. «Хватит старику знать и об одной беде. А Васеньку авось выручим – деньги все делают…»
В столичном, петербургском отделении «Русского слова» работало свыше сотни сотрудников и специальных корреспондентов. Такой большой аппарат был необходим потому, что, по выражению Дорошевича, «в Петербурге происходят события, а в Москве, самом большом губернском городе, – только происшествия». Но в декабрьские дни девятьсот пятого года события совершились в «первопрестольной», события первой важности, тряхнувшие устои самодержавия.
Сытин встретился с сотрудниками и писателями, отмахнулся от их сочувствия и с напускной бодростью сказал:
– Веселье лучше печали. Пойдемте-ка в ресторан к Палкину, угощаю!..
Заведующий отделением и несколько сотрудников, в том числе два писателя – Алексей Будищев и Александр Измайлов, – поехали к Палкину.
В отдельном кабинете за столом, уставленным бутылками, вся компания скоро оживилась. Чтобы заглушить постигшее его горе, выпил и Сытин. Развязались языки, собрались свои люди – кого стесняться? Иван Дмитриевич спокойно, не горячась, хотя выдержка ему давалась с трудом, говорил:
– Ну, понятно, у людей лопнуло терпение – революция. Пожалуйста, это бывало и во Франции. Но зачем, зачем разрушать такую фабрику? Миллион стоила! Не понимаю, что за сволочи, у которых рука поднялась на это? Я знаю своих рабочих; да, они готовы были сражаться с самодержавием. Они развитые, начитанные, но чтоб жечь фабрику? Они не допускали такой мысли!.. Это дело рук московской администрации и черной сотни. Все восстановлю! Все будет поставлено на свое место.
– Не сомневаемся, Иван Дмитриевич, уверены…
– Давайте еще выпьем за бодрость духа нашего хозяина.
– За его дела ныне и присно…