– Зачем взял?
– Читать хотел… – пролепетал Афонька.
– Не ври! Продать хотел украденную книгу! А знаешь ли, какая цена этой книге, воришка бесстыжий?.. Закрой дверь в лавку! На засов, вот так. Я с тобой побеседую…
Два приказчика за прилавком и Ванюшка Сытин притихли. Видят: Афоньке достанется. Сел Шарапов на табуретку, раскрыл обнаруженную у Афоньки книгу, прочитал заглавие:
– «Грамматика сложение письмена, хотящимся учити словенского языка младолетным отрочатам». Сия книга у меня на особом счету, и цена ей, видите мой знак Д5П, что означает, как известно моим приказчикам, ДП – двадцать пять рублей, а цифра «5» посредине – возможная скидка… Недурную книжечку выбрал Афонька! Занятно, кому бы он ее сбыл и за какую цену? Наверно, с полтину выручил бы… Ах, проклятый дуралей. Дай-ка твой ремень!
Афонька покорно подал ремень.
– Гляди в книгу, что тут нарисовано?..
На титульном листе «Грамматики» картинка: четыре ученика сидят за столом за книжками, с пятого ученика спущены штаны, по голому заду учитель хлещет нерадивого ученика розгами.
– Уразумел? – спросил Шарапов.
– Уразумел, – ответил плаксиво Афонька.
– Становись на колени, спускай штаны и ты, сейчас получишь по заслугам. – Вдвое сложенный ремень раскачивался в руках хозяина.
Мальчик, столь провинившийся, не перечил и не упрашивал о милосердии. Умел воровать – умей и ответ держать.
– Уж если за нерадивость к изучению грамматики хлещут отрока, то за нарушение заповеди господней и сам бог велел!.. – Зажав между своих ног голову Афоньки, Шарапов вознамерился его отхлестать как следует, по всем правилам житейской строгости, но сжалился и легонько стал охаживать Афоньку ремнем, приговаривая:
– Будь у меня твердый характер, как у протопопа Аввакума или у Никиты-пустосвята, всего бы тебя, Афонька, исполосовал вдоль, поперек, наискось и в крестики. Ладно, хватит с меня и этого для успокоения твоей совести и страха ради. Не воруй! Натягивай штаны и читай «Богородице, дево, радуйся».
Ванюшка Сытин стоял стиснув зубы: богобоязненный хозяин, сам похожий на угодника божьего – глаза к небу, будто все там увидеть хочет, или видит, да от других таит, а ноздри раскрытые, способные вынюхать все земное. Да, этот старик сродни древним староверам, учинявшим драки в соборных прениях.
Долго рыдал Афонька, навалившись брюхом на прилавок. Провожаемый недобрыми взглядами, Шарапов ушел в молельню замаливать свой «тяжкий» грех.
– Речено бысть: против зла сотвори благо, но, господи милостивый, сказано есть: приидите, чада, послушайте мене, страху господню научу вас. Господи, да не яростью твоею обличиши я, грешный, Афоньку отрока, но гневом моим невоздержанным наказаше его. И на тя, господи, уповахом не постыжуся вовек…
Торговля Шарапова книгами и лубочными картинками у Ильинских ворот шла выгодно. Хозяин богател; но куда ему, бездетному старцу, богатство? Он и не спешил широко развернуться. Много времени уделял своей молельне. Любил пребывать в молитве, полагая этим легким способом достичь «жизнь вечную». Приказчики всё же понемножку воровали, запускали руку в кассу, таинственная цифра, обозначавшая скидку от запроса при продаже уникальных книг, оставалась, как правило, в их карманах.
Но так или иначе, дело двигалось. На ярмарках в Нижнем Новгороде с каждым годом отличался и укреплялся в доверии хозяина Ванюшка Сытин. Он был деловит, старателен и безупречен. Хозяин назначил ему «цену» – пять рублей в месяц, и должность не мальчика, а помощника заведующего ярмарочной лавкой, которому доверено товару на несколько тысяч рублей.
В бойкие ярмарочные дни в Нижнем Новгороде надумал Сытин, впервые в торговом деле, доверять продажу картин и лубочных книжек посторонним людям на комиссионных началах, однако на небольшую сумму.
Из всех московских книжных торговцев и в Москве, и на ярмарках выделялся издатель-лубочник Морозов. Не в пример Шарапову и другим, Морозов обогащался очень быстро. К его бойкой торговле стал присматриваться Сытин, особенно с тех пор, как узнал Морозова поближе и услышал, с чего и как он стал богатеть. А начал ни с чего, вот это-то и поразило Ванюшку.
Пришел тот Морозов в Москву из Тверской, соседней губернии, в лаптях, двугривенный в кармане. Сколотил ящик, купил луку зеленого. Ящик на лямке через плечо, ходит Морозов с утра пораньше по дворам и кричит:
– А вот кому луку, зеленого луку!..
Стал, также с лотка, торговать колбасой. Потом придумал и сам сделал машинку: сообразил, как можно из железных листов пуговицы с четырьмя дырками «чеканить». А это помогло ему обзавестись ручным станком для печатания лубочных картин.
И научился Морозов читать и вместо крестика подписывать полностью свою фамилию.
В Крымскую войну пятьдесят четвертого года он поднажился на военных лубочных картинах и приступил к печатанию книжек. Прошло еще двадцать лет, он обзавелся литографией и книжной лавкой. Печатал «Оракулы», сказки, «Жития святых», божественные и другие картинки. И мало кто был удивлен, когда у Морозова появился в Москве собственный большой каменный дом…
Пример Морозова для многих был заразителен, особенно для тех, кто занимался книжной торговлей.
Старик Шарапов подозрительно поглядывал за приказчиками и в меховой и в книжной лавке. Ему казалось, что его обманывают и обворовывают. Приказчики «шикарничают», не по жалованию живут. Мамзели к ним похаживают, в длинных перчатках, с зонтиками, и на извозчиках они с ними куда-то катаются. Не раз Петр Николаевич спрашивал Сытина, не примечает ли он за Гаврюхой Полуяновым «баловства», не тянет ли он из кассы?
– Нет, не примечал я этого, Петр Николаевич, сам не трону и ему, если увижу, не позволю… Меня оба приказчика остерегаются, оттого что я живу у вас как свой, на всем готовеньком.
– Это верно. А не примечал ли Афонька?
– Не знаю. Приласкайте и спросите его.
Да, надо было Афоньку приласкать. Хотел хозяин Афоньке к его именинам подарок выдать, да Афонька не знал, когда он родился и когда именинник: в году бывает по календарю одиннадцать святых Афанасиев, поди знай, который из них Афонькин покровитель.
Тогда Шарапов, как бы за добрую службу, преподнес ему на Новый год валенки, ластиковую рубаху, штаны в полоску и шапку-ушанку.
– Вот тебе, Афоня, да не имей на меня зла. Отлупил я тебя тогда тебе же на пользу, чтоб на том свете бесы за воровство над тобой не измывались.
Афонька знает порядок. За подарок в ноги поклонился:
– Спасибо, Петр Николаевич.
– На вот тебе еще полтину на орехи! – И, погладив Афоню по белокурым причесанным волосам, сказал: – Никогда не бери самовольно чужого, если надо – попроси.
– Да я, Петр Николаевич, с тех пор ни пылиночки не брал и не возьму. Мне и теперь стыдно в баню ходить, рубцы сзади крест-накрест, как припечатаны.
– А не примечал ли ты, Афоня, который из моих приказчиков поворовывает? Скажи, я тебя в обиду не дам.
Афонька помялся, помялся и говорит с готовностью услужить хозяину:
– Ванюшка, этот не возьмет никогда, про старшего Василия Никитича не знаю, а за Гаврилой три разочка примечал, как он себе за голенище из кассы сколько-то прятал…
– За голенище?! Надо накрыть шельмеца! Ай-ай! Мошенник. Так я и знал, так и знал…
Уговорил Шарапов задобренного Афоньку стать соглядатаем за приказчиками, наградные пообещал.
И Афонька ему услужил: недолго ждать пришлось. Выследил за Гаврюхой грешок. Хозяину на ушко:
– Перед сдачей вам кассы Гаврила две красненьких бумажки в левый сапог сунул…
– Зови околоточного. Да в понятые нашего художника сверху крикни…
Когда все собрались, Гаврила не сразу понял, что дело его касается.
– Господа, я вас пригласил по важному делу, – дрогнувшим голосом заговорил хозяин. – Давно я примечаю, что у меня в торговле концы с концами не всегда сходятся. Сегодня прошу вашего присутствия при обыске. Ну, сударь мой, – обратился к Гавриле Шарапов, – говори, где ты свои карманные деньги хранишь?