Он откинулся на спинку кресла, и его лицо апостола Петра, с торчащими клоками волос на лысой голове, стало вдруг строго, сурово.
– Ваш Христос – вот какой, – он показал расстояние между большим и указательным пальцами. – А мой Христос вот какой! – и раскинул широко обе руки, как будто хотел обнять весь мир.
В Христа не верует, но иго Христово поднял и несет. Чистейший христианин, но Христа не знает. Так ли это? Отчего же в его глазах вдруг заблестели слезы, и отчего душа моя сотряслась и рвется к нему?
В слезах я упал на грудь Петру Алексеевичу, и мы оба заплакали…»
Вскоре после этой встречи Сытина пригласили на заседание государственной комиссии, где под руководством писателей Брюсова и Вересаева обсуждался вопрос о создавшемся положении в издательствах. Пересматривались планы, что нужно печатать из классиков в первую очередь и в каких размерах. Кроме Сытина присутствовали издатели Кнебель, Эфрон, Сабашников и другие.
Высказываются вполголоса первые соображения: литература и издательское дело требуют умелых рук и умных голов. А не создать ли синдикат из частных издателей в единении с государством? Ведь это не чуждо частному капиталу и полезно советскому государству? Произошло бы сращивание капиталистов и власти. Такие идеи витали о мощном синдикате. Сытин думал иначе: государственному капитализму не быть, двум медведям в берлоге не место!
Ему предоставляют слово, – как вы, Наполеон издательских дел, мыслите?
Сытин ответил:
– Я не раз говорил и сейчас, может быть, к неудовольствию моих коллег, скажу: все мое производство принадлежит государству. Мне прибылей не надо, мне бы только работать… Если большевики за просвещение народа, то и я с ними – коммунар!.. – метнув глазами в сторону секретаря, добавил: – Запишите!..
Когда расходились, Кнебель шепнул Сытину:
– Ну, Иван Дмитриевич, мы не ожидали от вас этаких слов. Какой бы синдикат мог быть!
– А зачем? Не время для обогащения. Ни по-нашему, ни по-вашему не сбывается. У событий свой черед. Помните, Плеве говорил, что он революцию отодвинул на сорок лет. А она тут как тут, да не одна, а целых две за один год. И для книжного дела найдутся руководители из народа. Будьте уверены. А с нас больше история ничего и не спрашивает…
– Чем вы сейчас занимаетесь? – спросил Сытина Эфрон.
– Довожу до конца незаконченное. Мне доверяют. У меня накануне революции оказалась масса незавершенных изданий. Не пропадать добру. Все это заканчиваю и заново кой-что печатаю под контролем комиссариата и Вацлава Вацлавовича Воровского. Вот и на днях нашел такого автора, что сам Ленин не против.
– Кого это вы раскопали? – поинтересовался Михаил Васильевич Сабашников.
– Князя Петра Кропоткина! И уже в типографии набрана его книга о Великой Французской революции.
– И тут успел! – развел руками Кнебель.
– Ах, какой чудесный человек этот князь! Какой мудрец! Знали бы вы его поближе! – восхищался Сытин. – Широкая чистейшая русская душа, да поймете ли вы его душу? Вот кто не праздно провел жизнь свою. Жаль, что его не знает наш народ. До революции цензура резала. Теперь ему в России пришло воскресение.
Иван Дмитриевич часто по-дружески встречался с Кропоткиным у него в кремлевской квартире. Каждый раз старый революционер радовался, когда видел свои книги, выходящие при помощи Сытина в столь трудное для страны время…
Для молодой Советской республики настали тяжелые времена: на севере интервенты, Юденич под Питером, в Сибири во главе белой армии – Колчак. Японские оккупанты высадились на Дальнем Востоке. На юге – Деникин и Врангель… В Москве только что подавили эсеровский мятеж, Савинков поднял восстание в Ярославле.
Саботаж, хищения, спекуляция, вредительство – все было пущено врагами советской власти против республики Советов. На Лубянке в ВЧК, в ночную пору, во всех этажах, с вечера до утра не гасли огни. Действовал враг, не дремала и Всероссийская Чрезвычайная Комиссия, возглавляемая Дзержинским. Шла борьба решительная, беспощадная, не на жизнь – на смерть.
В это время не раз вызывали Ивана Дмитриевича Сытина в ВЧК по делу о крупном центре спекуляции – «Российском союзе торговли и промышленности». Сытин был одним из членов – основателей этого союза, но, коль скоро он понял, что союз купцов и фабрикантов представляет собою не то, что нужно для России, он еще за два года до Октябрьской революции официально заявил о выходе из правления, перестал ходить на заседания и вообще устранился от этой организации, ставшей впоследствии на путь борьбы против Советской республики.
Данных для обвинения Сытина не нашлось. Его допрашивали как свидетеля, обращались к нему за нужными справками. И наконец начальник следственной части Закс, отпуская Сытина, поблагодарил его и сказал:
– Вы очень дальновидны, Иван Дмитриевич, вы, как говорят, в сорочке родились, догадались вовремя удалиться из этой контрреволюционной организации.
– А я слыхал такую поговорку, – ответил Сытин следователю. – «К светлому челу архиерея сухое дерьмо не пристанет». Надо быть всегда светлым. Не грязнить душу, иметь Родину и знать что она такое. Подлецов я не жалею. Ну, как они, многонько там в своем союзе набедокурили? – спросил он следователя.
– Порядочно. Читайте завтра в «Известиях». Ведь они выходят теперь на базе вашего популярного «Русского слова». В «Известиях» будет все сказано.
– Кому-нибудь угрожает расстрел?
– Не могу сказать, это решит революционный трибунал.
– Что ж, кто много украл, с того много и спросится. Простите за любопытство. – Сытин встал. В руках у него была большая, завернутая в старую газету книга.
– А это что у вас такое? – спросил Закс.
– Это? Подарок несу… Книга юбилейная, год тому назад вышла. Товарищество выпустило к пятидесятилетию моей работы на книжном посту.
– Позволите посмотреть?
– Пожалуйста.
– Какое великолепное издание! Вот что значит – своя рука владыка!
– Не обижайте меня, гражданин Закс, это для меня постаралось наше товарищество и юбилейная комиссия, и весь авторский коллектив, приложивший руку и сердце к этой, не скрою, приятной для меня книге.
Закс раскрыл книгу. На титуле рукой Сытина было написано: «Глубокоуважаемому Владимиру Ильичу Ленину. Ив. Сытин».
– Вот кому подарок! А как вы ему передадите?
– Как? Очень просто: зайду по пути в «Националь» и передам дежурному. Владимир Ильич и Крупская там в номере живут. Пока с квартирой не устроились…
Быстро перелистав книгу, посмотрев иллюстрации и письма поздравителей – Горького, Куприна, Бунина, Телешова и многих, многих других видных деятелей, Закс сказал:
– Это не книга, а монумент!.. Можно вам позавидовать…
На следующий день в «Известиях» появилось официальное сообщение ВЧК о деле «Союза торговли и промышленности». Излагалась суть этого дела:
«На основании данных, полученных при обыске, были арестованы члены правления и мнимые торговцы и посредники: Дежур, Шереметьевский, Валерьянов, Крейнес и др. – всего 17 человек, а позднее было арестовано еще 12.
Из следственного материала видно, какое громадное количество товаров прошло в разное время через руки союза. Были одновременные предложения таких партий товара: 200 тыс. пудов металла через акционерное общество „Келлерт“ (председатель правления Крейнес), 700 тыс. пудов чая от Губкина и Кузнецова, 13 тыс. пудов мыла от завода Ашкинази, Столкинда и Давыдова, 35 тыс. пудов смазочных масел от торгдома Горфельд, затем 10 миллионов пудов пшеничной муки, 100 тыс. банок консервов, 10 тыс. пудов сахара и т. д. Немалую роль в этих операциях играл „Штаб металла“, реорганизованный из прежнего „Фронто-металла“.
Спекулировали не только товарами, ускользнувшими от учета, но и казенным имуществом, оставшимся после демобилизации армии, поэтому обвинение будет формулировано не только за спекуляцию и сокрытие товаров от учета, но и за расхищение народного достояния, за преступления по должности.