Были такие же «незавершенки» у Сытина и в Петрограде, в приобретенном им издательстве А. Ф. Маркса.
Все выходившие из оставшихся «заскребков» книги поступали в сытинскую лавку на Ильинке.
Иван Иванович Сытин, книголюб и книготорговец, распродавал эти книжные остатки, завершая дело, основанное отцом на том самом месте, где оно и было начато.
Старик Сытин заходил иногда к Ивану Ивановичу за книжный прилавок, разговаривал с покупателями и помогал сыну проставлять карандашом на обложках новые цены на, книги. Старые, дореволюционного издания, книги Дорошевича вместо одного рубля ценились в один миллион рублей, и даже дороже. Эти «миллионы» ничего не стоили, если принять во внимание, что во время денежной реформы 1923 года один золотой червонец равнялся трем миллиардам рублей ранее выпущенных денежных знаков.
Воспринимая близко к сердцу случайные совпадения и делая из этого какие-то немыслимые выводы, Иван Дмитриевич говорил в своей среде:
– Знаете что? У всякого круга концы замыкаются. Замкнулся и мой круг: начал я на Ильинке, охватил своим делом всю Русь-матушку, и подумайте – где начал совершать, там и пришлось завершать. Ильинка-два!.. – говорил и весело посмеивался, как будто это была всего лишь незаметная страничка из его жизни, а не огромная эпоха, через которую он прошел как победитель. И приводил даже такие сопоставления:
– Наши земляки, костромские мужики, двух царей спасали. Сусанин спас Михаила, Комиссаров спас было Александра Второго. Как ни спасали, а круг замкнулся на имени Ипатия!.. В Костроме, в Ипатьевском монастыре, первого Романова призывали на царство, а в Екатеринбурге, в подвале Ипатьевского дома, последнего царя кончали… – И, подняв руку, показывая пальцем в потолок, подмигивал: – Подумайте, нет ли тут чего свыше?
Некоторое время Иван Дмитриевич работал техническим руководителем в тюремных типографиях и переплетных мастерских.
Эти мастерские подчинялись комиссару внутренних дел Белобородову. Ему же подчинялся и технорук Сытин. Как-то, разговорившись на отвлеченные темы с Иваном Дмитриевичем, Белобородов услышал от него версию о начале и конце Романовых, об ипатьевском подвале, о расстреле Николая Второго и его семьи. Ничего не подозревая особенного, Сытин тогда сказал:
– Революция не щадит ни царей, ни королей. Вот вычитал я у Кропоткина о публичной казни Людовика Шестнадцатого. У нас же постановлением Екатеринбургского Совета расстреляли и – крышка! Даже где похоронен последний царь-неудачник шито-крыто… Никто не знает.
– Да и ни к чему знать! – резко ответил Белобородов, посмотрел исподлобья на Сытина и спросил: – А вы, Иван Дмитриевич, к чему этот разговор затеяли? Не слыхали разве подробностей расстрела Романовых?
– Да всякое говорят люди, но правды никто не знает.
– Верно, болтают всякое, но где испепелены известкой кости «его величества» знаю, пожалуй, только я один!..
Сытин даже оробел.
– Не пугайтесь, Иван Дмитриевич, – продолжал Белобородов, – так пришлось. И мы, по французскому примеру, хотели судить Николашку, но поторопил нас Колчак, наступавший на Екатеринбург. И были бы мы дураками, если бы оставили царя Колчаку. Кроме того, нам стало известно о готовящемся побеге царя. В те дни я возглавлял Екатеринбургский Совет… У царя было более чем достаточно преступлений; Совет решил вынести приговор и тотчас привести в исполнение…
– Господи!.. – тихонько сказал Сытин.
– Оставим этот разговор между нами, – предупредил Белобородов. – Я хочу вас, Иван Дмитриевич, послать на несколько дней в Германию. Закупите там, от своего имени, для наших исправдомских типографий десять тысяч пудов бумаги.
– Пустяки, – отозвался Сытин. – Бывало, нашему товариществу десять тысяч пудов бумаги – это на полтора дня… Услуга за услугу, товарищ Белобородов, а вы мне пособите вызволить из Германии моего сына, Петра Ивановича.
– Постараемся.
– Вот и договорились…
Но вторичная поездка в Германию пока откладывалась. Сытин продолжал работать в типографии исправдома и успевал как консультант помогать в работе Госиздата…
В годы новой экономической политики частники воспрянули духом. В эмиграции «сменовеховцы», да и не только они, надеялись, что частники задушат в России кооперацию и всю государственную экономику, и тогда настанет реставрация капитализма. Если в гражданской войне победил трудовой народ, то в мирной жизни победа придет с другого конца: победит мещанин, этот всесильный «грядущий хам» – собственник.
Советское государство, с помощью ленинского предвидения, использовало нэп в целях укрепления своих позиций… Хамовитый собственник с инстинктами стяжателя, хищника и ловкого жулика вползал во все открытые государственные щели, но безуспешно.
Надеясь на реставрацию капитализма в России, капиталистические страны не спешили признавать Советскую республику. Дольше всех выжидала Америка…
В конце 1923 года небольшая группа русских деятелей искусства вместе с Иваном Дмитриевичем Сытиным выехала в Америку для устройства художественной выставки. Это дело было затеяно в интересах сближения Советской республики с Америкой. В группу входили: Игорь Грабарь, Сергей Коненков, искусствовед Иван Трояновский и художники Собко и Виноградов. Организатором поездки был назначен Сытин, «русский Форд», как его именовали в американской печати. Участники выставки со своими произведениями выехали заранее.
Реклама – без чего немыслимо в буржуазном мире ни одно мероприятие – не была своевременно и умело организована. Досадно, но Иван Дмитриевич не мог никак исправить создавшегося положения. Американцы соблазняли его не возвращаться в Россию, предлагали ему заняться в Америке книжно-издательскими делами или выпускать газету. Он категорически отказался:
– Я стар, но я еще могу пригодиться у себя в России…
Возвращались из Америки втроем[16] – Сытин, Грабарь и Трояновский. На обратном пути в Берлине Иван Дмитриевич сумел добиться возвращения на родину своего сына Петра, который из-за войны и революции был вынужден находиться в Германии десять лет.
Америка с ее предпринимательской хваткой и видимостью демократии произвела на Сытина сильное впечатление. К тому же за короткий срок пребывания в США в глаза навязчиво бросалось то, что само кричало о себе – грандиозность масштабов, коммерческая деловитость. Естественно, эта черта Америки Сытину приглянулась.
В одном из писем своему старому другу, сибирскому общественнику Петру Ивановичу Макушину, вскоре после приезда из Америки, Иван Дмитриевич писал:
Милое письмо Ваше и от Вашего зятя и внучки получил. Сердечно рад, что есть у Вас утешение в близких родных, заботливо оберегающих Ваше спокойствие. Дела наши замерли. Нет нашей устарелой машине места в новом боевом аппарате. Довольно большой срок, пора нам и устареть, нужен отдых. Видел я европейские и даже заокеанские страны. Не смею судить и не могу восхищаться… К чему стремится человек и в чем его счастье?.. В Америке национальности всего света. Умственный и физический труд ценится равно и почтенно. Никто не посягает ни на чье религиозное верование. Каждый может верить во что хочет или ничему не верить…
Сижу, скучаю, мучаюсь с типографиями в исправительных двух учреждениях. Как бог поможет выбраться из них? Время идет, годы уходят. Надо кормить внуков и правнуков. Много малышей, все учатся. Мужчины служат. Было много горя: 16 сентября похоронил жену Евдокию Ивановну, а в январе – сноху, жену сына Василия. Оставила четырех внучат. В январе мне стукнуло 74 года. Пора на покой. Сердечно кланяюсь, простите за глупости. 13 февраля 1924 г.