23. Зап. автора от Гали Подерите, 10 лет. Из Севастополя. 19.06.1982 г.
24. Зап. автора от Наташи Ларькиной, 9 лет. Пос. Кобралово Гатчинского р-на Ленинградской обл. 23.06.1982 г. Наташа переехала в Кобралово в 1979 г., родилась на Анадыре. Эту историю ей рассказывала девочка на Анадыре.
25. Самозапись Нины Качаловой, 11 лет. Ленинград. Осень 1981 г.
26. Самозапись Светы Крохиной, 12 лет. Ленинград. Осень 1981 г.
27. Зап. Л. Перетятько и 3. Жумалиевой от Димы Дербышева, 8 лет. Г. Петропавловск Северо-Казахстанской обл. 13.07.1980 г.
28. Зап. Л. Перетятько и 3. Жумалиевой от Бори Ляхова, 7 лет. Г. Петропавловск Северо-Казахстанской обл. 16.07.1980 г.
29. Зап. автора от Маши Панеях, 9 лет. Ленинград, 18.06.1983 г. Вызывали Пиковую даму и пугали ею, когда Маша была в подготовительной группе детского сада, 2 — 3 года назад, в 1980 — 1981 гг. Сама Маша Пиковую даму не вызывала.
30. То же. Маша слышала этот рассказ в подготовительной группе детского сада от девочки лет 6-ти.
31. То же. Рассказывала о себе там же девочка Юля, которой к моменту записи было 9 лет.
32 — 33. То же.
34. То же. Слышала от одноклассницы Светы (2 класс) в 1983 г.
35. Зап. автора от Марины Образцовой, 14 лет. Ленинград. 16.06.1982 г. Слышала от старой цыганки в дер. Пищалкино Сахаровского р-на Калининской обл.
36. Текст заговора выписала Е. С. Зайцева из тетради А. Г. Хлестуновой, 66 лет. Дер. Картушино Стародубского р-на Брянской обл. Август 1982 г. Перед текстом дано пояснение А. Г. Хлестуновой.
Детские страшные истории («страшилки»)
О страшных историях, которые рассказываются среди детей, известно с прошлого века. В дополнение к ряду литературных свидетельств, подтверждающих давнее существование детских страшных историй и уже упоминавшихся в других работах, приведу еще несколько показаний. Одно из них принадлежит литературному критику и историку литературы А. М. Скабичевскому, который писал, вспоминая свое детство, прошедшее в 40-е годы XIX века на Петербургской стороне: «По вечерам, когда солнце садилось и сменялось безоблачно-яркою, палевою зарею <...>, — наигравшись, набегавшись и умаявшись за день, мы усаживались в кружок в заветном уголке сада, под плакучею березою и <...> друг перед другом изощрялись в рассказах о чертях, мертвецах, привидениях и тому подобных ужасах»[60]. В начале века гимназист пугает своих младших сестер «чудесными рассказами про чертей, вурдалаков и сыщиков <!>»[61]. Воспоминания протоиерея Михаила Ардова о том, как в его детские годы в московской больнице «пошли страшные разговоры про покойников, которые нападают по ночам на живых»[62], относятся уже к более позднему времени.
Если в Англии, США, Финляндии, Польше, Болгарии детские страшные истории записывались и изучались с 1950 — 1960-х годов, то у нас впервые об этом жанре заявили ленинградские ученые О. Н. Гречина и М. В. Осорина на Всесоюзной научной конференции в Новгороде в 1970 году. Позднее были опубликованы их статьи, в которых устанавливалась генетическая связь «страшилок» (термин М. А. Осориной) с волшебной сказкой и былинкой, определялась социальная функция страшных историй, «имеющих целью вызвать переживание страха, которое в заведомо защищенной и безопасной ситуации доставляет своеобразное наслаждение, приводит к эмоциональному катарсису»[63]. Основные выводы О. Н. Гречиной и М. В. Осориной излагает М. Н. Мельников в специальной главе своего учебного пособия «Русский детский фольклор», посвященной «страшилкам»[64].
О детских страшных историях уже существует хотя и небольшая, но добротная научная литература. В работах А. Л. Топоркова и М. А. Мухлынина рассматривается «Пиковая дама»[65], основной персонаж целой тематической группы «страшилок». Влиянию фольклорных и литературных жанров на «страшилку», их взаимодействию со «страшным» фольклором детей посвящены статьи Т. В. Зуевой, К. А. Рублева, С. Ю. Трыковой[66].
Новый этап в изучении детских страшных историй — исследование их мифологической природы[67]. Событием для фольклористики детства стало появление монографии М. П. Чередниковой «Современная русская детская мифология в контексте фактов традиционной культуры и детской психологии», в которой говорится: «„Страшные рассказы”, подобно архаичным мифам, возникают из естественных потребностей ребенка, из необходимости преодолеть психическое и интеллектуальное противоречие. Все сказанное позволяет определить „страшные рассказы” и предшествующий им комплекс представлений о мире как современную детскую мифологию»[68] (курсив М. П. Чередниковой).
В последние годы существенно увеличилось количество публикаций детских страшных историй (до недавнего времени они исчислялись единицами). Это прежде всего тексты из составленного А. Ф. Белоусовым двухтомника «Школьный быт и фольклор», петрозаводского пособия- хрестоматии «Современный школьный фольклор» и собрания В. Ф. Шевченко, являющегося Приложением к книге М. П. Чередниковой. Опубликованным источником является и повесть Э. Успенского «Красная рука, Черная простыня, Зеленые пальцы», в основу которой положено более тысячи детских текстов-самозаписей. Однако преобладающее большинство текстов находится в архивах и личных коллекциях.
Оказавшиеся в моем распоряжении опубликованные и неопубликованные тексты детских страшных историй дали возможность сделать отбор и сформировать предлагаемый раздел антологии. Репрезентативность материала, записанного и собранного многими фольклористами в разных регионах страны в 1970 — 1990-е годы, география этого материала, его многовариантность позволили выявить сходство, повторяемость, стереотипию, которые проявляются в сюжетах, мотивах, персонажах, структуре, «общих местах», отдельных словесных блоках, «обрядности» жанра. Налицо уже не просто вариативность, лежащая в основе любой традиции, а тот ее уровень, который дает основание говорить о специфичности эпической традиции детей. Отражением этой специфичности, проявляемой в мифологической природе страшных историй детей, и является прилагаемый в конце Указатель типов и сюжетов-мотивов.
Главная характерная черта детских страшных историй, являющих собой рассказ с однотипными сюжетными коллизиями и развязкой, состоит в том, что те таинственные и необъяснимые события, которые в них происходят, есть результат действия сверхъестественных сил, предметов, вещей. Именно верой, «суеверными представлениями <...> о сверхъестественных существах и явлениях» определяются такие жанры несказочной прозы, как былички и бывальщины»[69]. Действие сверхъестественных сил называет непременным признаком «небольших повествований о разных происшествиях», относящихся к мифологической народной прозе, финский фольклорист Лаури Симонсуури[70].
В своем преобладающем большинстве сверхъестественные силы «страшилок» не просто вредоносны, но в 90% рассказов смертоносны. Если же удается избежать смерти, то она угрожает героям, висит в воздухе, неотвратимо преследует их. Детское сознание, а точнее элементарная детская любознательность обращены к одной из «метафизических» проблем, занимающих человечество с древнейших времен, — тайне смерти. По мнению В. Н. Топорова, детство является «зоной повышенной и открытой опасности», «зоной, находящейся под неусыпным вниманием смерти, когда всякая опасность несет угрозу жизни, неотменяемую возможность смерти»[71]. Обязательность смерти или ее угроза позволяют говорить о детских страшных историях не просто как рассказах о страшном, а как о рассказах о смерти, которая нередко наступает как «кара, наказание за неповиновение, нарушение запрета»[72].
61
63
См.:
65
См.:
66
См.:
67
См.:
68
70
См.:
71