Темы детского издевочно-песенного творчества меняются и множатся крайне медленно, потому и количественное богатство ходячих формул осмеяния не находится в соответствии с тематическим богатством.
Разрешая задачи приведения к известному единству всех входящих в то или иное стихотворение элементов, составители используют в качестве стержня для своих построений рифмованные прозвища, за которые цепляются обозначения признаков, действий и состояний — действительных или приписываемых осмеиваемому лицу.
В результате имеем:
1. Утверждение, навязывание человеку или группе чем- либо связанных лиц определенных («отрицательных») признаков и действий — обычно с настойчивым их перечислением. Ср., например, № 56, 57, 62, 65, 77, 79; а также: 67 — 69, 71, 72, 80, 83 и мн. др.
2. Или — редко — отрицание «положительных» признаков и действий: № 76 и др.
3. Или же, рядом с отрицанием одних, приписывание других признаков или действий: № 61, 63 и др.
В других случаях разрешению композиционных задач служит использование диалога. Диалог обыкновенно начинается с обращения, за которым следует 1. вопрос, часто сопровождаемый ответом: № 87, 95, 98; 2. просьба: № 49, 53, 55, 76; 3. совет (предостережение): № 66, 78, 96, или 4. предложение: № 46, 60, 74, иногда с обещанием за исполнение: № 46.
В подавляющем числе случаев обращения направлены к лицу, служащему предметом назойливого внимания; иногда — редко — встречаются обращения от лица высмеиваемого: № 111, 113.
Желаемый эффект в издевках достигается различными приемами; отметим наиболее характерные.
Логические ударения на последнем слове в стихе и отнесение смысловых доминант предложений — глагольных форм — к концу «стихов»[250] задерживают внимание, заставляют ощущать каждый новый момент и направляют воображение слушателей все в одну сторону. Резко и стремительно набрасывается мазок за мазком — и создается образ. Ср., например, № 97, 110, 111, особенно 112. Благодаря обилию подробностей от перечисления действий создается впечатление реальности самого образа.
В отдельных случаях комический эффект достигается внесением элемента несоответствия ожидаемого с наблюдаемым (причем комизм положения наблюдается гораздо чаще, чем комизм речи): вместо съеденного медведя в экскрементах оказывается волк или гусь: № 85, 86, или вместо съеденной редьки — Федька: № 106; см. также № 82.
Известны приемы каламбурного осмысливания имен (выведение из одного корня слов, этимологически неродственных); например, Витька — ветер (через Витя — витирок), Яшка — якут (через Яков или Якушка), Колька — калека, Петька — петух, Женька — женюся.
Видное место занимают различные проявления субъективности отношения к вещам и лицам, вовлекаемым в круг объектов осмеяния, сказывающейся в преднамеренном и настойчивом умалении, поругании, в широком применении уменьшительных форм в качестве уничижительных.
Во многих случаях ироническая форма имен и прозвищ обостряется путем привлечения эпитетов и сравнений.
Эпитеты объективные наблюдаются в немногих случаях; они обычны: косой заяц (№ 103), сера утка (№ 78) и т. п.
В значительном количестве встречаются эпитеты субъективные. Численное преобладание их нужно отнести к особенностям детского восприятия окружающего. Ребятам чуждо распознавание сущности вещей и явлений. Поэтому напрасно мы стали бы искать в детском фольклоре словесные выражения, в которых была бы схвачена та или иная внутренняя сторона, какое-либо внутреннее свойство наблюдаемого; обычно эпитеты фиксируют внешние признаки предметов и явлений. Отсюда преобладание эпитетов, вызванных настроением: барин вшивый— № 48, черти косые — № 103, бес косой — № 91, Иван- болван — № 67 и др.
Большая часть эпитетов — приложения, которым можно присвоить название эпитетов-прозвищ.
Шурка — макака, Петька — петух, Мишка — медведь и др.; встречаются составные эпитеты-прозвища, напр., Анна-банна — вшивый бок, Ш у р к а - б у р к а — длинный нос и др.
Поиски меткого и увесистого эпитета приводят нередко к созданию эпитетов, созвучных с определяемыми словами. Примеры: Аркашка-таракашка, Архип — старый гриб, Андрей-воробей, Петро — погано ведро, Нютка— сера утка, коза-стрекоза — вылуплены глаза, Сонька-сова — весела голова, Шурка-воровка—красна головка и мн. др.
Сложные эпитеты в языке детей наблюдаются крайне редко и, сколько могу судить по личным наблюдениям, встречаются преимущественно в обыденной речи; в имеющихся в моем распоряжении записях нахожу только один-два примера; вот наиболее удачные: бойкую, острую на язык девочку назвали Грунькой «скоропёрдой» (Тулун); напомню слово: «скопсдырь»; приведу прилагательное: Матрена «махнанога» (в песенке).
Видимо, детский язык обнаруживает бессилие при попытках передать различные оттенки понятий с помощью эпитетов. Не имея в своем распоряжении сложных слов, дети принуждены пользоваться сравнениями. Сравнения детской сатиры стоят в ближайшей связи с миром, окружающим творцов и исполнителей издевок: объектами сравнений являются предметы, находящиеся у детей всегда перед глазами.
В отношении выражения одни сравнения представляют собою обстоятельства в творительном падеже: голова сучком, нос крючком (№ 102), слюни или сопли тянутся вожжой и т. п.; другая группа сравнений передается при помощи слова как: как клубок, как бодог (№ 56), как плети.
Гиперболизм свойствен сатире едва ли не более, чем другим видам детского словесного творчества. Гиперболы здесь по временам слишком неестественны, громоздки. Немец — такой обжора, что за один прием съедает почти целую корову (№ 43), или даже корову с быком, или семь сотен поросят (№ 88); борода у Алешина отца — с аршин (№ 61); у Сани нос так велик, что на нем можно уместиться для завтрака (№ 81) и т. п. Разновидность гиперболы, именуемая литотесом{10}, встречается реже; в «Материалах» имеем: отец — с кувшин (№ 61), бабушка и девка так невелики, что умещаются в кармане (№ 98, 110).
Из средств поэтического языка, используемых в детской сатире, можно также отметить повторения (№ 70, 74, 81, 108).
Дети-стихотворцы и исполнители сообразуются с законами ритма и меры, подсказанными непосредственным чутьем. Это, однако, не устраняет того факта, что во многих стихотворениях допускаются «ухабы» или перебои, т. е. вольности, нарушающие ритм и размер (№ 51, 68, 73, 77, 89, 112).
Нарушения ритма словесных произведений ощущаются и сознаются при чтении. Чутко относясь к «складу» стихотворной речи, предназначенной для произнесения, например в считалках, в произведениях хоровой поэзии дети не всегда замечают нарушения, так как стихотворения- издевки создаются при пении и предназначаются для хорового исполнения. В пении «ухабы» или перебои прикрываются удлинением или — лучше сказать — протяжением отдельных гласных, затем — фонетической деформацией слов; перемещением ударений (№ 69, 84, 104, 105 и др.) и использованием наличных акцентных дублетов (№ 64, 85, 89, 98, 101 и др.). В отдельных случаях в тех же целях пользуются вставками частицы то (№ 82) и слов, не заключающих в себе никакого определенного содержания: боля, болеша, моля, лепа и др. (№ 35, 61, 72). Трудно сказать, являются ли эти слова порождением бессилия уловить наиболее существенные признаки или, при умении уловить их, вследствие неуменья оформить их в слове. В отдельных случаях имеем дело, возможно, с словами, смысл которых утрачен. Выяснение их образования и функций должно вылиться в самостоятельную задачу[251].
251
Некоторые наблюдения в этой области сделаны Р. Якобсоном в брошюре «Новейшая русская поэзия» (Прага, 1921): см. с. 41 — 42, 55, 58 ― 59.