Сон — это своеобразное волшебное зеркало, позволяющее заглянуть в будущее и в мир духов, делающее явным то, что обычно скрыто от человеческого глаза. Зеркало же обладает гипнотическим воздействием и позволяет человеку видеть «сны наяву». Таким образом, «Зазеркалье» принципиально изоморфно миру сновидений.
В тех случаях, когда гадание с зеркалом перерастает в гадание во сне, появление «видения» может объясняться по-разному: или оно появляется как бы непосредственно в зеркале под влиянием утомления глаз, или в состоянии, промежуточном между явью и сном, или в гипнотических видениях после того, как человек впал в усыпление, или просто в сновидениях. Поскольку принципиальной разницы между гипнотическим усыплением и естественным сном не существует, а человек особенно расположен к действию гипноза в промежуточном состоянии между бодрствованием и сном, поскольку речь идет о состояниях, которые близки друг другу и могут друг в друга переходить.
В этом отношении характерно, что в некоторых из наших текстов Пиковая дама посещает ребенка, когда тот ложится в постель (№ 30). Подчас она приходит вечером и остается до утра; это наводит на мысль, что общение с ней могло происходить во сне, ср. реплику одной из рассказчиц: «Может быть, это было во сне» (№ 17).
Вообще многое в публикуемых текстах прояснится, если предположить, что они являются пересказами сновидений или, во всяком случае, построены по законам сновидения. В частности, для детского фольклора, как и для сновидений, характерно своеобразное склеивание, «сгущение» предметов и персонажей, когда один и тот же предмет или персонаж является одновременно и собой, и каким-либо другим предметом или персонажем. Особенно любопытен в этом отношении текст, в котором женщина в черном скрывается в Чебурашке и соответственно Чебурашка оказывается то существом мужского, то женского рода: «И ей почему-то эта Чебурашка черная, была Пиковая дама в образе Чебурашки. А этот Чебурашка стал притягивать к себе девочку. И она попросила, чтобы мама купила ей именно черную Чебурашку» (№ 24).
Рассмотренный материал выявляет особые мифотворческие потенции детского творчества. Уместно в этой связи напомнить известное противопоставление искусства и детской игры. Если искусство создает некий обособленный мир, противостоящий повседневности, то игры преображают сам окружающий мир. «Только в свободном творчестве детства био-психологически осуществляется почти неповторимое в дальнейшей жизни слияние сказочного и реального, воображаемого и действительного, свободы и необходимости»[43].
IV
Если присмотреться к публикуемым нами текстам, то можно отметить некоторые переклички с повестью А. С. Пушкина «Пиковая дама». Эти переклички представляют интерес в двух отношениях. Во-первых, их рассмотрение позволяет обнаружить в детском фольклоре определенный пласт мотивов, связанных с литературными и общекультурными функциями карт. Во-вторых, оно бросает косвенный свет на саму пушкинскую повесть, выявляет возможные пути ее фольклоризации.
Рассмотрим сначала случай прямого влияния «Пиковой дамы» на детский фольклор. Совершенно очевидно, что ребенок, который услышит от взрослого пересказ повести, посмотрит ее экранизацию или даже сам прочитает, не воспримет текст во всей полноте его смыслов. Запоминаются в первую очередь основные сюжетные ходы и сам образ оживающей карты, причем то, что у Пушкина дано остраненно, через призму восприятия Германна, понимается буквально. Старая графиня действительно отождествляется с Пиковой дамой и подмигивает Германну и из гроба, и с карты (у Пушкина все это можно понять и как следствие болезненного воображения Германна). Приведем в качестве иллюстрации детский пересказ «Пиковой дамы»:
«Одна женщина умела хорошо играть в карты. Она все время выигрывала. Один человек тоже захотел играть как она. Она была уже старая. Он пришел к ней с револьвером и приставил к ее виску. И открыто начал требовать у нее тайну игры на картах. Она очень испугалась и умерла. На другой день ее хоронили. Он тоже пришел на похороны. Вдруг она ему улыбнулась и подмигнула. Он испугался. Потом ночью, когда он проснулся, ему показалось, что она смотрит в окно и снова улыбнулась ему и подмигнула. Потом он услышал, что кто-то идет по комнате в белом. Это была она. Она ему сказала, что откроет тайну, если он женится на ее племяннице. И сказала, чтобы карту он ставил на 3, 7 и 4, но играл всего один раз. Он решил проверить. Поставил эти карты и выиграл. Так заигрался, что не заметил, что играет уже десять раз. Он положил короля, а когда поднял карту, то там была пиковая дама. Она ему улыбнулась и подмигнула. Он сошел с ума»[44].
Отдельные, наиболее запомнившиеся эпизоды могут отделяться от сюжета, ср., например, такой миниатюрный текст: «Дяденьки играли в карты, а у одного была пиковая дама. Играли они в карты, играли. А эта дама была волшебница. Она ему подморгнула, он испугался и умер»[45].
На следующем этапе подмигивание Пиковой дамы уже встречается в завязке страшной истории: «Одна семья жутко любила играть в карты. Вот купили новую колоду. В первый вечер пиковая дама подмигнула папе, потом маме — и они исчезли в эту ночь» (№ 20). Таким образом, перед нами цепочка трансформаций: эпизод в составе сюжета «Пиковой дамы»; эпизод выделился из сюжета и образует самостоятельный текст; эпизод включается в сюжет страшной истории. Этот случай фольклоризации пушкинского текста имеет, как кажется, вполне убедительный, но и довольно примитивный характер. Мы вправе предполагать существование значительно более интересных, хотя и менее очевидных связей.
Хотя в пушкинской повести речь идет об игре в карты, а вызывания Пиковой дамы представляют собой несколько модернизированные гадания (причем гадания с зеркалом, а не на картах), можно обнаружить в том и другом случаях действие некоего общего механизма. Давно отмечена закономерность, в соответствии с которой одни и те же предметы используются параллельно для гадания и в азартных играх. Как отмечал Э. Б. Тайлор, «азартные игры тесно связаны с искусством гадания <...> и отлично показывают, как то, что принималось когда-то всерьез, может выродиться в шуточный пережиток»[46]. Собственно говоря, одно и то же бросание жребия будет гаданием, если мы полагаем, что результат зависит от воли Бога, и игрой, если мы полагаем, что он зависит от случая[47]. При игре в «фараон» («штосс»), описанной у Пушкина, выигрыш зависит от того, куда упадет определенная карта — направо или налево, т. е., по существу, «фараон» воспроизводит ту же схему примитивного гадания.
В силу ряда причин, убедительно вскрытых В. В. Виноградовым и Ю. М. Лотманом, в конце XVIII — начале XIX века карты и карточная игра обрели черты универсальной модели, стали центром своеобразного мифотворчества эпохи[48]. В культуре этого времени существовало стойкое представление об игре в фараон как «символе жизни, управляемой роком и случаем»[49]. Сама событийная канва человеческого существования могла изображаться как карточная игра, в которой банкометом является рок, а ставкой — жизнь и богатство.
44
Зап. Л. Загорули и Л. Маковчук от Наташи Политыкиной, 12 лет. С. Петровка Северо-Казахстанской обл. Июль 1980 г.
45
Зап. Л. Перетятько и 3. Жумалиевой от Кости Бабошко, 7 лет. Г. Петропавловск Казахской ССР. 15.07.1980.
48
49