А вот теперь, пожалуйста: стали возможны не только семь цветов, но и пять вкусов и четыре запаха. Оно и понятно.
Обществу потребления предлагаются готовые номенклатуры всего – в том числе вкусов, запахов, удовольствий (вспомним формулу “два удовольствия в одном”). Потребителю остается только ткнуть пальцем – выбрать. Все каталогизировано, посчитано, только что не пронумеровано пока. А то можно как в фантастическом романе – “вкус 22–12”.
Все совершенно закономерно. Между прочим, предыдущее пришествие капитализма в Россию тоже сопровождалось счетом запахов. Вот что писала Тэффи в 1911 году в рассказе “Рекламы”:
А глаза читают: “Прежде чем жить дальше, испробуйте наш цветочный одеколон, двенадцать тысяч запахов”. “Двенадцать тысяч запахов! – ужасается ваш утомленный рассудок. – Сколько на это потребуется времени! Придется бросить все дела и подать в отставку”. Вам грозит нищета и горькая старость. Но долг прежде всего. Нельзя жить дальше, пока не перепробуешь двенадцать тысяч запахов цветочного одеколона.
Жизнь в цвете. Три слагаемых успеха
Сейчас в магазинах продавщицы, показывая какую-то вещь, говорят: “Есть еще в таком цвете” (в черном, в зеленом), а не такого цвета. Эта конструкция стала в последние годы чрезвычайно популярной. Вот характерный пример. Речь идет о кухне:
Я увидел ее в одном французском журнале, и эта картинка меня зацепила. Кухня понравилась мне своим креативом. Я поверил, что она милая, удобная и обаятельная. Когда у меня появилась квартира, я решил во что бы то ни стало ее найти, причем именно в том цвете – перламутрово-синем. Я очень доверяю своим первым впечатлениям и не верю в случайности. Мне кажется, все события и ситуации ведут к чему-то правильному (Юлия Пешкова. Chapourin дом // Домовой. 2002.04.04).
Я давно заметила, что то или иное явление стремительно распространяется в языке чаще всего в том случае, если соблюдены три условия. Во-первых, в языке должно уже существовать что-то подобное: скажем, отдельные выражения такой структуры, зачатки конструкции – пусть и совершенно до поры до времени непродуктивной, – которые помогают языку принять новое явление. Во-вторых, такая конструкция должна быть в другом языке, который активно влияет на наш – не секрет, что в последнее время это прежде всего английский. И наконец, третье и самое главное. Языку должно быть для чего-то нужно это новое явление. Скорее всего, оно отражает изменения в так называемой картине мира. Иначе оно не приживется и уж во всяком случае не распространится со скоростью эпидемии.
Теперь посмотрим на фразу: “Эта юбка есть еще в синем цвете”. Что ж, тут все три условия полностью соблюдены.
В принципе, оборот в таком-то цвете в русском языке существовал давно. Разумеется, раньше это сочетание было возможно лишь в строго определенных контекстах. Но важно, что оно в принципе существовало и могло послужить в дальнейшем плацдармом для экспансии нового явления.
Образные выражения видеть (представлять) все в черном (или розовом) цвете и т. п. активно употреблялись и в XIX веке:
Обстоятельства представлялись не в розовом цвете! (Д. В. Давыдов. Дневник партизанских действий 1812 года.)
А вот теперь весна, так и мысли все такие приятные, острые, затейливые, и мечтания приходят нежные; все в розовом цвете (Ф. М. Достоевский. Бедные люди).
В беспокойстве моем, в негодовании моем я видел все в черном цвете (Ф. М. Достоевский. Село Степанчиково и его обитатели).
Вот еще интересный пример:
Я бы мог попасться в руки к одному из тех немилосердных крикунов, которые, будучи больны желчью, все предметы видят в желтом цвете, или, что еще хуже, к тем, кои, страдая чернью (сплином), то есть охотой видеть все в черном цвете и выуча наизусть Лагарпа, как сорока Якова, перебранили и переценили все русское от поэмы до эпиграммы (Н. И. Греч. Записки о моей жизни).