Русский спецназ. Трилогия в одном томе

– Все, все, господин подполковник, – наконец разобрал он чей‑то голос сквозь гул, – он мертв. Остановитесь. Мы взяли укрепления.

Крепкие руки схватили его и оттащили от мертвеца, как оттаскивают бойцового пса, мертвой хваткой вцепившегося во врага.

Он выпал из времени и сейчас почти ничего не мог вспомнить из того, что происходило всего несколько секунд назад. Мазуров с удивлением обнаружил, что рукав пропитался кровью, которая никак не хотела останавливаться.

«Когда ранили? Не помню».

– Дайте я вас перевяжу, господин подполковник, – кто‑то уже рвал его комбинезон на руке и обматывал глубокий порез бинтом.

Он никак не мог разглядеть лица этого человека, словно попал в некачественную фотографию, где все смазано, все нечетко.

Совладать с этим фортом после «Марии Магдалены» было сущей безделицей, сравнимой с детской забавой.

С десяток германцев сидели на корточках, съежившись, тянули вверх уже начинающие затекать руки, но они боялись, что, стоит им опустить их, русские забудут, что это пленные, и перебьют их. На лицах застыл ужас, превратив их в страшные маски, которые некоторые вешают на стены своих жилищ, чтобы отгонять злых духов.

Злыми духами были русские, и они этих масок не боялись.
Мазурова колотила нервная дрожь, он едва сдерживался, чтобы не залиться безумным смехом. Нервы совсем ни к черту стали. Он чувствовал, что ломается, что не выдерживает напряжения.

– Эсминцы, – прохрипел Мазуров, боль к нему так и не приходила. Он знал, что это из‑за шока, ведь у него не было тех лекарств, которые им давали во время экспедиции в Баварию и с которыми человек будет идти, ничего не чувствуя, даже на сломанных ногах, – поворачивайте крайнее орудие на эсминцы в бухте. Да бросьте с этим бинтом возиться, – он оттолкнул штурмовика, – я сам справлюсь. Радируйте Эссену о том, что мы взяли форт. Его кораблям теперь ничего не грозит.

В горле все саднило, точно по нему наждачной бумагой провели. Мазуров дрожащей рукой отыскал на поясе фляжку с водой, отвинтил крышку, приложился к горлышку губами. Он пил, почти захлебываясь, проливая воду на воротник, на комбинезон, большими глотками, будто провел в пустыне не один день и теперь его мучает смертельная жажда. Кадык ходил, как поршень какого‑то механизма. Потом он вылил остатки воды на ладони, умылся, пробуя стереть с лица грязь и въевшийся в кожу запах дыма, но для этого не хватило бы ни фляжки, ни ведра воды. Для этого надо не раздеваясь броситься в море.

Фантастика. Это просто фантастика.
Эссен, читая расшифровку радиограммы, никак не мог поверить словам, он никак не мог поверить, что несколько сотен человек без тяжелого вооружения смогли сделать то, что никак не удавалось сделать мощным линкорам и дредноутам Балтийского флота на протяжении уже года войны.
Перед адмиралом навытяжку стоял адъютант. Глаза его лучились.
Весь флот находился в боевом состоянии и уже вышел в море. В общей сложности 38 вымпелов. Сделать это незаметно было невозможно, потому что, как ни трудилась контрразведка, раскрывая агентурную сеть германцев, и Либава, и Санкт‑Петербург были просто наводнены шпионами.
Насторожиться они должны были еще накануне выхода российских судов в море. То, что готовится что‑то грандиозное, стало бы понятно, когда на суда загрузили боеприпасы и мазут, когда отменили увольнительные матросам, а офицерам, спускавшимся на берег, приказали быть готовыми вернуться на суда в любое время. То, что русские вышли в поход, известно германцам. И тем не менее пока не поступало сообщений о том, что и флот открытого моря покинул базу в Киле. Он там залечивал раны после Ютландской битвы.

– Радируйте, – бросил Эссен, – радируйте на эскадру. Мы идем на Рюгхольд. Пушки острова безопасны. Пока безопасны.

Конвой дойдет до острова через сутки. Сильнее всего корабли конвоя оберегали даже не дредноуты, а транспортные суда, на которых шли пять тысяч солдат десанта, но высадиться они могли только в бухте Рюгхольда, вход в которую ныне завален минами. Дно вокруг всего побережья острова изобиловало скалами, которые легко могли пропороть брюхо корабля, не защищенного броней. Их могли еще по дороге торпедировать с подводной лодки, но, чтобы подобное не случилось, эсминцы крейсировали возле конвоя.

5

– Господин подполковник, отряд Вейца отходит в глубь острова. Их потери составляют сейчас две трети. Сам Вейц убит.

Эта последняя фраза заставила сердце Мазурова сжаться. Сейчас не время было расспрашивать о подробностях, да и не знал их радист, принявший радиограмму. Из трех отрядов, высадившихся на остров, один был уже практически разбит, а он опоздал, и как бы теперь ни спешили штурмовики, разворачивая орудия форта, все бесполезно.

Механизмы в орудийных башнях все были густо смазаны, поэтому поворачивались они легко, почти бесшумно, и со стороны могли заворожить, как завораживает медленно выбирающаяся из корзинки факира кобра, и вытягивается, и распускает свой капюшон.

Здесь, в форте, казалось, что ты находишься глубоко под землей, в каком‑то бомбоубежище.

Мазуров не знал, заметили ли это германцы на кораблях или они еще не прознали, что русские захватили форт, а поэтому не подозревали, что его орудия могут обратиться против них.

По извилистой дороге на холм взбирались черные точки, маленькие, похожие на муравьев. Если они и пригибались, то уж никак не из‑за боязни, что по ним могут открыть стрельбу, а лишь оттого, что подъем был крутой и по нему в полный рост идти было неудобно, пока поднимешься, собьешь дыхание и весь взмокнешь.

Остатки отряда Вейца отступали в беспорядке.
Им не за что было зацепиться, они не успели бы окопаться, им просто не дадут на это время, и когда их нагонят – бой будет очень скоротечным, если учесть, что германцев раз в пять больше.

– Туда, – Мазуров указал штурмовикам, занявшим места за орудиями, на черные точки морского десанта.

Крупнокалиберные снаряды могли пробивать броню дредноутов. Первый из них поднял огромный столб огня, будто из земли вырвались спящие до сей поры силы преисподней, набросились на оказавшихся поблизости людей и разметали их, будто это пылинки. Легкие пылинки.

Холм осыпался, стекал потоками земли, как при горном обвале, и вся эта масса катилась вниз, погребая под собой людей. Германцы побежали назад, но если от потока они могли убежать, то от снарядов – нет. За несколько секунд от морского десанта остались только мертвые и раненые, которые наверняка кричали от боли, но до них, к счастью, было слишком далеко, и никто из штурмовиков их не слышал. Мазуров лишь видел, как копошатся они на земле, оглушенные, окровавленные, натыкаются на оторванные куски тел – своих ли, чужих, – и не разберешь, а зрелище это было не менее ужасающее, чем то, когда в корабль попадал бронебойный снаряд и взрывался в трюме. Моряки должны были бы к нему привыкнуть, но разве к такому привыкнешь, даже за год войны.

Германцы, похоже, все никак не могли поверить, что форт – у русских, только этим можно было объяснить, что командоры в орудийных башнях так долго не отвечали на выстрелы, но когда они наконец‑то опомнились, когда зарядили свои пушки и стали стрелять, форт весь зашатался, точно началось землетрясение. Амбразуры заволокло пылью. Одновременно в форт попало не менее десятка тяжелых снарядов. Мощные стены ходили ходуном, точно они сделаны были не из бетона, а из фанеры, а пол напоминал палубу корабля, попавшего в немилосердный шторм. Мазуров упал, рядом с ним сидел радист, зажимая уши, из которых сочилась кровь. В глазах его застыл ужас.