Путилин с видом заправского профессора подошел к больной.
Он взял ее за руку, вынул часы и стал следить за ударами пульса.
— Скажите, пожалуйста, барышня, когда вы чувствуете себя особенно плохо?
— По утрам, профессор... — прошептала сиротка-миллионерша.
— Как спите?
— С вечера я засыпаю спокойно, хорошо... Но среди ночи я просыпаюсь от какой-то свинцовой тяжести, которая душит мою грудь. Мне как бы не хватает воздуха. И воздух мне кажется особенно странным... густым... сладким...
— Он пахнет чем-нибудь, этот воздух?
— О да, да!.. Ах, этот ужасный запах! — стоном вырвалось у моей пациентки.
Она задрожала и в ужасе, закрыв лицо руками, забилась в истерическом плаче.
— Не надо, Наташа, не надо... — вкрадчиво-ласково обратился к племяннице дядюшка-опекун.
Потом он тихо спросил «профессора» Путилина:
— Что это — галлюцинация обоняния? Я в отчаянии, профессор... Доктор приписывает это истеричности моей бедной племянницы...
— Да, да... Кажется, мой коллега совершенно верно поставил диагноз... — так же тихо ответил Путилин.
Во все время этой сцены я не спускал глаз с его лица и лица Приселова.
Не знаю, почудилось мне или же это было на самом деле, но я видел, как злобная, ироническая усмешка скривила губы последнего. Видел я также, каким пристальным взглядом впивался Путилин в лицо дядюшки-опекуна.
«Тут, очевидно, кроется какая-то мрачная тайна», — пронеслось у меня в голове.
— Ну, барышня, я вас скоро вылечу! — улыбнулся поощрительной улыбкой великий сыщик. — Скажите, вы испытываете чувство холода в конечностях рук и ног?
— О да, профессор... Под утро я покрываюсь вся холодным потом, руки и ноги немеют, мне кажется, что я умираю...
Через несколько минут мы были в зале.
Лицо Путилина было важно-сосредоточенное.
— Вот что, господа... — обратился он ко мне и к хозяину дома Приселову. — У меня намечается мой диагноз болезни бедной девушки, но, для того чтобы поставить его окончательно, мне необходимо присутствовать при пароксизмах болезни. Поэтому я останусь сегодня всю ночь около больной.
— Но, профессор... будет ли с моей стороны удобным так злоупотреблять вашей бесконечной добротой и любезностью? — повернулся к «профессору» Приселов.
— Прошу вас не беспокоиться... — сухо ответил Путилин. — Ни о каком вознаграждении не может быть и речи. Я делаю это для моего коллеги, а также для торжества науки, которая нам, господин Приселов, дороже миллионов этой бедной девушки.
Смертельная бледность покрыла лицо дядюшки-опекуна.
— Я... я... тронут, профессор... Видит Бог, я так бы хотел, чтобы моя дорогая племянница скорей поправилась... — пробормотал он.
— У вас есть комната, смежная со спальней больной? Я с доктором должен провести там ночь, дабы несколько раз в течение ее следить за больной.
— О, конечно, конечно... Рядом — маленькая гостиная... Я сейчас распоряжусь... Вы извините меня, я должен ехать в клуб...
— О, пожалуйста, не стесняйтесь. Вы не нужны нам.
И Путилин, слегка поклонившись, быстро направился к комнате больной.
— Отчего вы не предупредили меня, доктор, что вы намерены созывать консилиум? — обратился ко мне великолепный барин-опекун, надевая пальто.
— Это вышло несколько случайно, господин Приселов. Вчера из-за границы приехал мой друг, профессор, и я решил воспользоваться его авторитетным советом.
— Великолепно... очень вам благодарен... Я вернусь часов около двух ночи. Я распорядился, чтобы чай, ужин был сервирован вам там, где вы пожелаете. Ну, желаю от души, чтобы ваша знаменитость, вкупе с вами, облегчила страдания моей больной племянницы.
Ночь у одра погибающей
Мы сидели в гостиной мавританского стиля, только что окончив ужин.
— Скажи, пожалуйста, Иван Дмитриевич, что, собственно, подозреваешь ты тут? Уверяю тебя, как доктор, что об отравлении не может быть и речи. Рвота больной исследовалась три раза, и если бы там находилась хоть йота яда...
Путилин спокойно заметил:
— Кажется, я на этот раз попался на удочку. Но... знаешь ведь мой характер — я люблю доводить дело до конца. Пойдем в спальню больной... Я хочу посмотреть, как она.
И мы несколько раз входили.
В углу горели лампады, бросавшие тихий, мирный свет на фигуру спящей девушки.
Ее прелестное личико, окаймленное прядями каштановых волос, было неспокойно... Губы шевелились, словно старались забрать как можно более воздуха.
Моментами из ее бурно подымавшейся груди вылетали тихие, подавленные стоны, бормотания: