— Копи денежку на черный день. Служба шаткая, положение скверное, доверия никакого. Уволят, и пропал, коли не будет сбережений. Ведь после полицейской службы никакой другой не найдешь, поэтому заблаговременно и следует запасаться тем, «чем люди живы бывают».
В этом сказывался весь полицейский с неизбежным «черным днем». Свою службу он не осмеливался называть беспорочной и поэтому никогда не рассчитывал на долгодействие своего мундира. Он ежедневно ожидал увольнения, темным пятном ложившегося на всю его жизнь. У отставного полицейского уже не могло быть никакой служебной перспективы. Для него все потеряно, ему не поручат никакой должности, не дадут никакого заработка, инстинктивно опасаясь его.
Всякий рассуждал так: «От такого «искусившегося» человека можно ожидать всего».
Вот какова была репутация всего состава дореформенной полиции, о которой, слава Богу, остались лишь только смутные воспоминания.
Путилин уморительно рассказывал, как в старое время в квартале производился обыск вора, пойманного с поличным.
Являются понятые, потерпевший.
— Ах ты негодяй! — грозно набрасывается на мошенника некий пристав. — Воровать?! Я тебя в остроге сгною!.. В Сибирь законопачу! Каторжной работой замучу! Я тебе покажу!!! Эй, сторожа, — обыскать его.
Ловкие и привычные держиморды с опереточным рвением накидываются на преступника и начинают шарить в его карманах, но после тщательного обыска у заведомого вора не находится ничего. Сторожа успевают искусно перегрузить из его карманов в свои все, что могло бы послужить уликой.
Потерпевший удивленно пожимает плечами, вор же принимает победоносный вид.
Пристав выдерживает томительную паузу, уничтожающим взглядом смеривает с головы до ног потерпевшего и спрашивает его, отчеканивая каждое слово:
— Вы продолжаете поддерживать обвинение?
— Конечно... но, странно... куда он успел спрятать... я видел собственными глазами.
— Гм... но мне еще страннее, как вы решаетесь обзывать поносным именем того, который перед правосудием оказывается невиновным?
— Но ведь я собственными...
— Ах, что вы меня уверяете! — нетерпеливо перебивает пристав оторопевшего заявителя. — Мало ли что может показаться! Вон мне тоже показалось, что ваше заявление правдоподобно... Я вам должен заметить раз и навсегда, что в моем околотке воровства не существует... Однако я должен снять с вас показания и обнаружить на всякий случай вашу личность. Потрудитесь пройти ко мне в кабинет.
В кабинете разговор был другого рода.
— Ты оклеветал невинного человека, — мгновенно переменял тон пристав. — Он тебе этого не простит. Ты надругался над его честью и за это жестоко поплатишься...
— Но я могу принять присягу!
— Кто твоей присяге поверит? Она будет так же вероятна, как вероятен этот вор... Ты скандалист, ты бунтовщик, тебе место в Сибири! Ты бесчестишь непорочных и беспокоишь правительство.
— Правительство? Чем это?
— А что ж я, по-твоему, обыкновенный человек, что ли?
После сильнейшей нотации, когда потерпевшему становится ясно, что ему не миновать каторги, если только не большего, он начинает заискивающе поглядывать на пристава. Тот смягчается.
— Уж коли так... то, конечно... Бог с ним...
— Этого-с мало. Он так твоего облыжного заявления не оставит... Он тебя по судам затаскает...
— Что же мне делать?
— Откупиться надо...
Начинается торговля. После многих «скидок» и «надбавок» приходят к соглашению.
— Деньги эти оставь у меня. Я их ему передам и уговорю его не поднимать дела... Прощай. Да напередки будь внимательнее...
Потерпевший, кланяясь и рассыпаясь в благодарностях, удаляется. Тут же в кабинете появляется вор.
— Ах ты мерзавец! — принимается кричать на него пристав, пряча в карман деньги. — Опять? Опять попался? На этой неделе уже в двенадцатый раз! Ну, какой ты вор? Дурак ты, не больше. Тебе, кажется, скоро придется бросать воровство и приняться за работу. Никогда, брат, из тебя путного вора не будет...
— Нечайно-с... А вы бы, ваше скородие, приказали сторожам хоть один кошелек отдать мне, а то без гроша остаюсь...
— Чего? Назад отдать? Ах ты каналья! Да разве я виноват, что ты попадаешься?.. С какой же это стати я тебе вещественные доказательства буду возвращать? Ведь я за это перед законом могу ответить! Вон!
Пристав этот нажил большое состояние и был уволен «без прощений». Впоследствии он жаловался на несправедливость начальства и любил хвастнуть, что его обожал весь околоток за порядок следствия и за умелое миротворение...