Тогда кто?!
Это я и силился сообразить уже в Серегином гараже, запертый снаружи. А там, в мастерской, два часа назад (впрочем, уже три… впрочем, уже четыре…), я отключил эмоции и вычислял: Швед погодит еще минут десять и уедет или, того хуже, взберется следом, в мастерскую. И махнуть из окошка, как обещал, не могу – уедет, и куда мне деваться? С другом-Фэдом ночевать? Я на диване, он на полу. И спуститься, оставляя четкие отпечатки на ступеньках – визитная карточка. Кроссовки «Пума» имеет в Питере пусть каждый десятитысячный житель, но когда из этих каждых станут выбирать одного, им окажусь я. Зачем облегчать жизнь ментам!.. Ну и, само собой, по своей инициативе звонить по ноль- два, что-то объяснять я не собирался. Растолковывать – почему?..
Снял кроссовки. Прошел в носках к ящику с красками, пошебаршил, выбрал среди пузырьков бесцветно-желтоватый. Да, он, растворитель. Смочил им тряпку, которой Фэд обтирал кисти, и уничтожил следы. Мои. Пятна с разводами остались, но в них никто не угадает подошвы «Пумы». Потом убрал кровь с самих подошв. И в носках же, перепрыгнув через лужу, оказался на лестнице. Дверь закрыл плотно: когда обнаружат, тогда обнаружат. Кроссовки надел уже перед самым выходом на улицу.
– Что за запах? – принюхался Швед.
– Ацетон. Или спирт. Растворитель.
– Понял…
Сомневаюсь. Но в Сереге Шведе ценно то, что он сам не задает вопросов. Во всяком случае Швед понял одно – на Съезжинской я не заночевал. И, не задавая вопросов, он повернул ключ зажигания.
Домой. На сей раз домой. К Шведу. На Комендантский. Благо с Петроградской стороны до Комендантского нет ни одного моста, который разводится.
– Я у тебя в машине переночую. В гараже.
– Зачем?! Барабашка спит давно, из пушки не разбудишь. А Лийка тебе всегда рада. На стол сообразим быстренько. Места, слава богу, хватает!
– … Только ты меня запри снаружи, – продолжил я, будто не слыша. – И утром пораньше приходи. Нам завтра многое предстоит. Придется поездить.
– Понял…
Заманчиво, конечно, посидеть за почти семейным ужином, вытянуться на свежих простынях и заснуть под тиканье незнакомых часов. Лия действительно мне всегда рада, и стол у Шведа всегда обильный и разнообразный, включая выбор напитков. Но не уверен, смог бы я заснуть, – не от перевозбуждения: просто необходимо многое обдумать, запастись сигаретами на ночь и продумать. А у Шведа особенно не подымишь – у Лии астма, и Барабашка сопит в спальне, детский организм нужно беречь. Все так, однако по малому счету. А по большому счету – странная закономерность наблюдается: стоит мне с кем-то законтачить за последние сутки и… Перекинулся с Борюсиком парой слов и – «спи спокойно, дорогой товарищ». Нашел общий язык с тезкой-Сандрой и «гдэ он?! скажишь, гдэ он?!». К Фэду лыжи навострил и…
Так что Шведа лучше не засвечивать. Не только из-за Лии с пятилетним Барабашкой, но и потому, что Швед мне еще очень и очень пригодится – в случае, если он не засветится со мной. Так что лучше я переночую в гараже, а Серега обо мне – никому ни полслова, даже Лийке. Объяснять всего этого я не стал, Швед и без объяснений:
– Понял…
И я высаживал сигарету за сигаретой, прочищал мозги маленькими, но частыми глотками виски и пытался рассовать все по полочкам.
Показания Быстрова уголовке – полная чушь. Смешно даже предположить, что из-за них я вдруг взял и убил Борюсика. Но менты, как показали события, чувством юмора не владеют. Борюсика, однако, убрали, труп – в кладовке, все подозрения – на меня. И это еще цветочки. Потом ведь начинаются покушения на меня – горцы-кавказцы… Чем я им-то не угодил?! Есть, конечно, среди них шапочные знакомые – и в азербайджанской, и в дагестанской, и в чеченской группировке – но именно шапочные, общих дел у меня с ними никогда не было. Иной мир, иные законы. «Каждый на своем месте…». Можно подергать за веревочки, разворошить, но там у них каждый держится друг за друга. Никакой гарантии, что любой из моих шапочных знакомых не предпочтет подставить меня под троих горцев, а не наоборот. К тому же их просто могли нанять на одно конкретное дело, им самим – что я, что любой другой. Было бы заплачено. Ну, найду я их: они выхватят ножи, стволы – сам пришел! – я выхвачу «Макаров», постреляем, кто-то кого-то зацепит, и ничего я не достигну. Бесперспективно…
А если… если причиной всему – мой разговор с Борюсиком? На входе в «Пальмиру»? Теплее, теплее! Борюсик явился оправдываться передо мной, мы, помнится, обменялись репликами, а в баре был кто-то, засекший наш разговор. Кто-то, вместо кого мне пришлось отдуваться у Карнача. Этот «кто-то» мог решить, что Борюсик сдал его мне с потрохами.
И заманил-затащил Борюсика в кладовку для выяснений – насколько подробно тот посвятил меня в… пока не знаю, во что. Да, пожалуй. И убивать не собирался, только потрепать. Но перестарался, и толстый кооперативный ребенок Быстров ничего не успел сказать: посвятил ли он меня или не посвятил. Тогда, на всякий случай (вали до кучи!), следует убрать Боярова – не наш человек. И нанимаются горцы, которые ищут меня у тезки, у… где я еще могу быть?… у… Фэда?!!
Я все-таки умудрился задремать на каких-то полчаса в скрюченном, неудобном положении. Не скажу, что в эти полчаса мне явился во сне некто и указал: вот он! Но! Но я проснулся. Олег!!! Вот кто! Именно он всячески старался быть ни при чем, он пытался подставить мне Юрку, нажимая на то, что Юрка последним заходил в кладовку и неспроста следующим утром «приболел». Именно Олег навел меня на Глисту с Беспределом, понятия не имеющих, в чем дело-то. Зная меня, зная этих пристебаев, не трудно предположить, чем закончится наша разборка: крутой дракой, в которой неизвестно кому больше повезет (и верно! я еще ощущал ветерок от выпада заточки). Именно Олег проводил тезку-Сандру в «Северную Пальмиру» и мог поинтересоваться между прочим адресочком. А потом по адресочку направить горцев. И наконец… На мне кровь Фэда, отметил я в мансарде и оттер ее растворителем. Но на мне кровь Фэда не только в прямом, но и в переносном смысле! Не в валюте дело! Не в рэкетирах. У дяди-Федора побывали, не исключено, те же кавказцы. И приняли его за меня. Ножом по горлу – это их почерк…
То-то мне не понравилась интонация Олега: «Где ты хоть живешь-то теперь?». Покурили, поговорили у черного хода «Пальмиры»… А я-то подумал, что Олежек полштуки пожалел! Не денег он пожалел, а выяснял, куда людей присылать. Нанятых. А я? Я ведь совершенно машинально соврал ему тогда, что залягу у дяди-Федора. И про то, что сам Фэд на натуру отправился, а значит, никого, кроме меня, в мастерской не должно быть… На мне кровь Фэда… Горцы перерезали горло не художнику, хозяину мастерской, а мне, гостю. Потому что, по их сведениям, в мансарде обитал на данный момент не хозяин, а гость. Гость, которому надо перерезать горло, для чего и наняты, за что и уплачено. Полновесно.