— Вот он какой, Баррет, — произнесла Энни, глядя ему вслед. — Говорят, у него внутри сидит несколько пуль. В спине, в голове и под самым сердцем. Поэтому он такой спокойный и медлительный.
— Вы довольны, мэм? — спросил я. — Можем возвращаться?
— Мне надо в поселок. Надо забрать Питера из участка.
Квато зашевелился у костра, отгоняя дым ладонью.
— Энни, я могу отпустить людей? — спросил он. — Как мне надоел этот дым!
— Да, спасибо.
Квато поднялся и сбросил с плеч тяжелую шкуру. И сразу же ожила сухая трава, устилавшая склон холма. Она зашевелилась, зашуршала, и многочисленные фигуры индейцев выросли над ней, стряхивая с себя сухие пучки и стягивая с головы накидки из мешковины. Не говоря ни слова, они ушли за холм, и бурое море травы сомкнулось над их следами.
— Маршал все понимает, — сказал Квато. — Как только они подъехали, я сказал им, что здесь земля кайова. Новый шериф начал ругаться, а маршал только улыбнулся и попросил его замолчать, если он дорожит своим скальпом. Я спросил, где старый шериф. А этот болтун сказал, что старого шерифа повесили. Как думаешь, он сказал правду?
— Разве можно верить мужчине, который носит столько золота?
— Вот и я думаю, что белые никогда не повесят шерифа.
— Ты проводишь меня, когда я поеду за Питером? — спросила Энни.
— Мы все проводим тебя, — важно кивнул индеец. — Надо проучить этого городского болтуна.
На меня она даже не оглядывалась. Как будто я не мог ее проводить. Как будто я никогда ее не провожал. Как будто меня и не было здесь.
Подскакал Джуд. Он держал карабин на коленях.
— Я видел дым, — сказал он. — Поеду посмотрю.
— Где? — спросила Энни.
— Гэмблы.
— Черт! — я ударил кулаком по седлу. — Обошли с фланга!
Энни только успела прокричать нам вдогонку:
— Джуд! Посмотри и возвращайся! Только без стрельбы!
И снова, в который уже раз, я почувствовал легкую обиду на эту девчонку. Она по-прежнему не упускала случая напомнить мне, что я здесь чужой. Впрочем, так оно и было. Завтра мы с Крисом отправимся дальше, и когда мы доберемся до Нью-Йорка, я наверняка позабуду про эту колдунью.
Я поравнялся с Джудом и спросил его:
— Почему Энни все зовут колдуньей?
— Потому, что она колдунья.
— И в чем ее колдовство?
— Она ходит там, где не могут пройти команчи. Ее слушаются звери. Она видит пейот.
— Что видит? — переспросил я.
— Пейот. Только она может его собирать. Больше никто.
— Да разве пейот растет здесь? Это мексиканский кактус, его здесь не может быть.
— Он растет здесь, но его никто не видит. А она видит. Потому что колдунья.
— А где колдунья изучала американское законодательство?
— В салуне Бенсона. Зимой она моет у него посуду и лечит его семью. Крокет, ты слишком много спрашиваешь про Энни.
— Никогда не видел живую колдунью.
Мы проехали половину пути до фермы ирландцев, когда впереди над лесом поднялось мутное облачко дыма.
— Опять дым, — команчеро показал стволом карабина на лес.
— Вижу. Что там может гореть? — спросил я и сам себе ответил: — Гореть может все.
Я повернул своего Бронко вверх по косогору, вслед за Джудом, и, поднявшись повыше, достал бинокль.
— Крокет, солнце, — сказал Джуд, вытягивая подзорную трубу.
— Что бы я без тебя делал, — поблагодарил я, прикрывая ладонью линзы бинокля, чтобы не выдать себя отблеском. Стекло подзорной трубы пряталось в тени черного широкого кольца. Это была хорошая труба. Вполне возможно, что именно через ее стекла адмирал Дрейк разглядывал испанские галеоны, тяжело загруженные золотом. Но сейчас даже такая труба не могла бы разглядеть впереди ничего, кроме неподвижных верхушек деревьев и дымных, слоистых колец над ними.
Мы припустили вперед. Кони дружно перемахнули через проволочную изгородь и помчали прямо по зеленеющим всходам. Обогнув густой лес, мы увидели вдалеке дымящийся фургон. Зеленая рубашка висела на задранном к небу дышле. Тент сгорел, и только черные лохмотья свисали с покосившихся дуг.
Несколько всадников, вытянувшись в плотную колонну, двигались от фургона по дороге в сторону белого дома с черными ставнями, который виднелся между деревьями на вершине холма.
— У ирландцев гости, — сказал Джуд. — Крокет, скажи Квато, пусть пришлет сюда людей.
— Сам скажи, — ответил я, передергивая затвор карабина.
Он снял шляпу и, сложив, сунул ее за пазуху. Встряхнул головой, и его черные длинные волосы упали на плечи.
— Тогда держись справа, — сказал он. — На бросок камня. Все, кто слева — мои, кто справа — твои. Готов?
— Да, сэр.
— Стреляй.
— Далеко.
— Ничего, услышат, — сказал он и, резко наклонившись, послал своего мустанга с места в галоп.
Хитрый команчеро решил сберечь один патрон за мой счет. Но и я не стал тратить боеприпасы зря. Вытащив из-за спины свой маленький кольт, я выстрелил в воздух.
Всадники остановились. Джуд стремительно удалялся от меня. Он вскинул карабин над головой и завизжал так, что даже мой Бронко прижал уши.
Вопль команчей подействовал на далеких всадников гораздо сильнее, чем мой хлопок из револьвера. Они развернулись и быстро поскакали обратно.
Я мчался справа от команчеро, высчитывая дистанцию. Если они не остановятся, мы их не догоним. Неужели они не видят, что нас только двое? Я насчитал девять лошадей. Девять стволов против двух, почему бы им не остановиться?
Джуд выстрелил на скаку, и на дороге вскинулся белый фонтанчик пыли. Недолет словно подхлестнул убегающих, и они помчались еще быстрее, поднимая за собой густую пыль. Когда мы приблизились к сгоревшему фургону, всадников уже не было видно за лесом.
Джуд соскользнул с коня и, низко пригнувшись, зигзагом побежал к фургону. Я вертелся в седле, водя стволом винчестера по сторонам. Но вокруг не было никого. Только между деревьями на опушке леса на миг показалась длинноухая голова мула — показалась и снова опустилась, спрятавшись за кустами.
— Крокет, сюда! — позвал Джуд.
Я подбежал к фургону. Его дымящиеся, обугленные стенки были пробиты пулями. Щепки валялись повсюду. Похоже, стрелки палили по тем, кто прятался от них в фургоне, неторопливо объезжая его по кругу. А потом подожгли. Старый бандитский обычай. Ограбленные фургоны переселенцев сжигали вместе с трупами.
Мы вытащили два обугленных, скрюченных тела и накрыли их своими одеялами. Следы лошадей и стреляные гильзы привели нас еще к одному телу. Это был старик с топором, намертво зажатом в кулаке. Рядом валялся сломанный винчестер.
— Гэмблов больше нет, — сказал Джуд.
— Надо посмотреть в доме.
— Там пусто. Они жили втроем.
— Ну что же… Мы знаем, кто это сделал.
— Уже не догоним.
— В лесу бродит лошадь, — сказал я. — Или мул.
— Поймай, заберем с собой. Хорошо, что лопата не сгорела. Похороним их вместе, они не обидятся.
Он поплевал на руки и вонзил лопату в землю прямо там же, у дороги, рядом со сгоревшим фургоном.
Я направился к лесу. Под ногами часто попадались стреляные винтовочные гильзы. Подняв одну, я понял, что мальчишки были расстреляны из винтовок Маузера.
Из-за деревьев на меня смотрел мул, навьюченный черными чемоданами. Наверно, он признал во мне своего, потому что несмело тронулся навстречу. Я тоже узнал его, потому что совсем недавно сам грузил на его костлявую спину эти чемоданы.
Почему-то я сразу решил, что фотограф тоже убит. Не знаю, как он здесь оказался, но он никогда не бросил бы свои чемоданы без присмотра. Но его не видно. Значит, он убит. Лошадь они взяли с собой, а мула могли и не заметить.
И вдруг я услышал рядом с собой низкий хрип. Я замер.
— Крокет… Крокет… Я здесь…
Фотограф сидел между корнями старого толстого тополя, прикрытый сломанной веткой. Я мог бы сто раз пройти мимо и не заметить его.
— Вы здорово спрятались, Сол! — я осторожно отодрал надломленный сук от ствола и отбросил ветку. — Что вы тут делаете? Мы же договорились…
— Дайте мне сказать… — прохрипел он, вытирая рот окровавленным платком. — Я увидел, что они поехали сюда. Поехал за ними. Незаметно. Слушайте. Это Хаммер. Это сделали его люди. Их было двое, они стреляли по фургону. Я не выдержал и стал стрелять в них. Но появились другие. Много других. Я не знал, что их много. Меня ранило, я упал. Отполз за деревья. Спрятался. Они еще долго стреляли. Искали меня. Но они торопились. Уехали…