— А если она залезет в коробку?
— Что она, дура, что ли?
— А вдруг.
— Тогда, мой милый, тебе придется прыснуть ей в глаза из баллончика и действовать куда более стремительно. Или ты уже струсил?
— Я могу и обидеться!
— Не обижайся. И поверь, мне страшно за тебя. Ты мне уже небезразличен. И когда все будет окончено, ты не пожалеешь.
У него аж голова закружилась от таких слов и той интонации, с которой они были произнесены. В нем все стало подниматься, и он, чтобы отвлечься, подошел к открытому окну. Светило солнце, озаряя последствия вчерашнего урагана. «Русский ураган, — сладостно подумал Выкрутасов. — Все, что со мной происходит, — это русский ураган».
— Послушай, — сказал он, резко обернувшись. — Но ведь сегодня воскресенье, и эта тварь может весь день пробыть дома.
— Не волнуйся, — возразила Марина. — Мы хорошо изучили ее повадки. Именно по воскресеньям она имеет привычку после обеда ушастывать и возвращаться только в понедельник утром.
— Скоро уже полдень. Пора действовать. Кстати, а по воскресеньям развозят холодильники?
— Развозят.
Вскоре прибыли двое других участников операции, оба здоровенные, как Гориллыч, что неприятно царапнуло Выкрутасова. Первого звали Жендос, второго почему-то Людвиг. И Дмитрий Емельянович сразу заподозрил, что у Марины с этим Людвигом были не самые отдаленные взаимоотношения.
— Очень приятно, — пожимая руку Выкрутасову, оценивающе оглядывал его Людвиг. — Детка, а он справится?
— Да справится, что там справляться-то, — отвечала Марина, и Выкрутасову очень не понравилось, что она откликнулась на «детку». Видимо, почувствовав, Марина поспешила объявить Людвига своим двоюродным братом.
— Ага, а я — троюродный, — гыгыкнул Жендос.
— Сиди уж! — махнула на него рукой Марина.
— Чего сидеть, — возразил Жендос. — Ехать надо. А не то эта Гингема смоется.
Выкрутасову выдали мобильный телефон и баллончик со слезоточивым газом, на котором почему-то был изображен череп с костями. Правда, из глаз черепа текли слезы, и это несколько успокоило начинающего похитителя картин.
— Ты лучше сиди дома, — приказал Марине Людвиг. — Нечего лишний раз светиться. Без тебя справимся. Жди нас тут.
На прощанье Марина тепло прижалась к Выкрутасову мягкой грудью и нежно поцеловала в губы, отчего Дмитрий Емельянович снова подумал: «Будь что будет. Ураган так ураган».
На дворе их ожидал «москвичонок»-фургон неприметного серовато-сиреневого цвета. В фургоне на боку лежала большая длинная коробка, в которой вполне мог поместиться холодильник.
— Придется посидеть чуток в духоте, — сказал Жендос.
— Ну понятно, — развел руками Выкрутасов. — Не просверливать же дыры. Сразу вызовет подозрение.
Из подъезда выбежала Марина:
— Погодите! Самое главное забыли!
Она протянула Дмитрию Емельяновичу листок бумаги.
— Сразу видно, что мы не профессиональные жулики. Вот, это внешний вид картины. Черный круг, в который впивается красный треугольник и взрезает его, будто расческа. Ни с чем не перепутаешь. Эх, может, зря мы это затеяли? Может, оставим эту затею? Я так волнуюсь за Дмитрия!
— Ничего, — храбро подмигнул ей Выкрутасов. — Жди нас с победой.
— Я обожаю тебя! — томно прошептала ему Марина, и Дмитрий Емельянович, храбрый и счастливый, полез в ящик. Там все было сделано с умом — по бокам проложено пенопластом, и дно пенопластовое. Там же, в ящике, уже лежали серая скатерть и веревка.
— Ну как? Устроился? — спросил из внешнего мира Жендос.
— Как на станции «Мир»! — весело отвечал Выкрутасов. — Запечатывайте!
Внешний мир захлопнулся. Некоторое время, очутившись в кромешной тьме, Дмитрий Емельянович слушал треск и шорох скотча, которым основательно заклеивалась верхняя часть коробки. Потом хлопнули дверцы, закачало, машина поехала.
— Ну все, влип, — тихо рассмеялся самому себе Выкрутасов. Он стал размышлять о том, что происходит и зачем это ему нужно. Положение выглядело бесспорно диким.
— Бред какой-то! — вдруг возмутился бывший политинформатор, но тотчас мысли его потекли совсем в ином, оправдательном направлении. Да, в значительной мере он совершает преступление. Но разве государство не совершило преступления против него, вышвырнув из всех азов жизни, лишив любимого дела, любимой жены, любимого дома? И если сейчас в чести Гориллычи, то что ж, честным людям типа Дмитрия Емельяновича ничего не остается делать, как вставать на тропу войны. Да, он едет похищать предмет живописи. Но разве та мафиозная сволочь, которую Жендос весьма удачно окрестил Гингемой, не первой похитила принадлежащую Марине картину?