Очень смутившись, она вздрогнула, когда Брок, проведя щекой по внутренней стороне ее бедра, опустил лицо между разведенных ног. Маша считала такую ласку слишком интимной и даже запретной. В душе она не верила, что мужчина искренне хочет целовать женщину там и поэтому всегда отстранялась, если Вадим пытался проделать с ней что-то подобное. При этом она привыкла тщательно удалять волоски внизу живота, ей было комфортней чувствовать себя гладенькой.
– Не надо, – шепотом попросила Маша, пытаясь опустить задравшуюся сорочку.
– Почему? Мне хочется и тебе тоже. Я же слышу.
Наверно, он хотел сказать, чувствую… Брок мягко отвел ее руку и лизнул нежные складочки внизу живота, слегка раздвигая их языком. Маша внутренне сжалась, закрыв глаза, пытаясь разобраться в своих новых ощущениях. А он не таясь, пояснил:
– Губки у тебя сладенькие, и там, и здесь. Сладенькие, словно мед.
Он глухо заворчал от удовольствия, а потом приподнялся и горячо поцеловал ее чуть ниже пупка.
– А животик у тебя белый – белый и пахнет, как теплое молочко. Ты вся как мед и молоко для меня.
Маша впервые услышала его тихий счастливый смех, и в это же мгновение стремительная волна нежности и острой потребности в нем полностью затопила ее существо, оставаясь горячо плескаться в самой глубине тела.
– Иди ко мне, – попросила Маша, протягивая к нему обе руки, робко касаясь его теплых плеч, – иди ко мне сам… весь…
Брок тяжело вздохнул, поднимаясь над ней. Теперь его хрипловатый голос почему-то зазвучал неуверенно:
– Ты же маленькая такая, у тебя, наверно, там тоже все маленькое… Я-то большой…
Он облизал свои пальцы и осторожно скользнул ими в тесноту между ее бедер.
– Хорошо, что ты мокрая, не хочу тебе больно сделать. Если скажешь, остановлюсь… хотя мне трудно будет.
Маша едва успела осмыслить его слова и по-настоящему испугаться, как Брок медленно вошел в нее одним плавным движением.
Чувствуя некоторый дискомфорт, она попыталась расслабиться и принять его, подаваясь навстречу. Отрывисто дыша через стиснутые зубы, Брок продолжал двигаться, испытывая невероятное наслаждение, почти граничащее с болью от желания соединиться с ней резко и сильно, заполнить до предела, сделать полностью своей.
Тихое постанывание Маши сводило с ума, будя звериную страсть, с которой он едва мог сейчас совладать. Он с трудом сдерживался, чтобы не взять ее грубо и в несколько быстрых движений достичь вершины радости, к которой уже был так близок, но запретил себе это порыв. Маша лежала раскрытая для него, такая доверчивая и беззащитная, что он сам готов был задохнуться от нахлынувшей нежности.
А потом Брок почувствовал, как она содрогнулась под ним и приподняла бедра, охватывая ими, прижимаясь крепче к его телу, впуская глубже в себя. И сейчас же частая горячая пульсация вокруг его плоти заволокла сознание алой пеленой. Крепко зажмурившись, он наконец ощутил себя целым, готовым жить заново, снова бороться и любить.
Рассеянный свет пробивался через неплотно закрытые шторы, когда Маша проснулась на груди у Брока. Сначала она не поняла, почему лежит на нем голышом и этот факт, кажется ничуть ее не смущает. Постепенно события прошедшей ночи отчетливо прояснились в голове. А еще Маша поняла, что не чувствует себя больше простуженной, голова ясная, а настроение обещало быть великолепным.
Она попыталась потихоньку сбежать в ванную, но от ее легкого движения Брок тотчас проснулся и повернулся на бок, крепко прижимая ее к себе.
– Не отпущу, – пробормотал он, даже не открывая глаз.
– Да я только хотела лечь поудобнее, – слабо запротестовала Маша, напрасно пытаясь высвободиться из его медвежьих объятий.
Брок неохотно расслабил кольцо рук и Маша, приподнявшись на локте, запустила пальцы в его густую растрепанную гриву.
– Можно, я тебя подстригу хоть немного?
– Угу… потом, – проворчал Брок. Его лицо сейчас было напротив Машиной груди, и так же с закрытыми глазами, он по очереди начал посасывать ее торчащие розовые соски, захватывая в рот то один, то другой.
– Мед и молоко… только для меня.
Маша тихо засмеялась, поглаживая кончиком пальца его лохматые брови и маленькую поперечную складочку между ними. Брока вряд ли можно было назвать красивым в классическом смысле, его черты были слишком грубоваты, а обычное хмуро-настороженное выражение иногда даже отталкивало и пугало.