— И не только мы, гардлеры, — спокойно ответил Холшард. — Ашархандцы тоже были не против прибрать эти земли к рукам. Уж слишком много богатств таило междуречье. Корабельные леса Эвра и богатые серебром и железом Кираттские горы были лакомым кусочком, за который стоило подраться. Наверное, это был один из первых сидских городов за Эрк-ан-Туре. Где-то середина Второй эпохи.
— Мне кажется, это был красивый город, — задумчиво сказала Беа.
— Сиды были прекрасными архитекторами, — ответил Холшард. — Достаточно хоть раз увидеть развалины Гоэте или Мираконума, чтобы это понять. Жаль, что такая блестящая раса за века растеряла многое из того, чем обладала в древности.
— Это не наша вина, — заметил Эйтан. — Это завоеватели уничтожали наше наследие.
— Слушаю я тебя, дружище, и возникает у меня перед глазами прямо-таки идиллическая картина: эльфы, такие милые и невинные, только и делали, что пели, танцевали и собирали в лесу цветы, а круглоухие дикари нападали на них и стремились поработить! Чушь все это. Сами элаи тоже вели завоевательные походы. Как только обосновались в междуречье, так сразу начали тормошить соседей. Трижды разоряли дотла Алмут и наложили на двайров такую дань металлами и драгоценными камнями, что у коротышек спустя полторы тысячи лет все еще бытует поговорка: «Жадный, как эльф». А в эпоху Благословенных войн сидская армия дошла до самого Монмадона, выжигая все на своем пути. Да и ашархандцам от них досталось на орехи. Это для защиты от сидов ашархандский царь Хравашир приказал некогда построить Южный вал.
— А ты хорошо знаешь историю, сэр Джуно, — произнес я, впечатленный такими познаниями.
— Девки и пиво иногда надоедали, поэтому я читал книги, — заявил Холшард. — И особенно мне нравились книги по истории. Но это все херня. Ничего не заметили, когда мы поднимались?
— В склонах холма видны пещеры, — сказала Беа.
— Точно. И пусть у меня глаза в жопу провалятся, если через эти пещеры нельзя попасть внутрь. Оставляем лошадей здесь, леди Флавия за ними присмотрит.
— Это как? — опешила девушка. — Я тоже хочу идти с вами.
— Лошадей нельзя оставлять без присмотра. Ты гораздо больше поможешь всем, присматривая за ними.
Флавия втихомолку выругалась, но Холшард сделал вид, что ничего не слышал. Мы разобрали факелы и масляные гранаты и пешком отправились по тропе в сторону ближайшей пещеры. До нее было шагов двести, или около того.
Это была не природная пещера. Внутренняя полость была почти правильной четырехугольной формы, и стены явно обтесывали какими-то орудиями. В глубине пещеры начинался узкий тоннель, ведущий в недра холма. Мы запалили факелы и двинулись по тоннелю — Холшард впереди, Эйтан и Беа за ним, я замыкал.
Тоннель не имел боковых ответвлений и оказался недлинным, не больше двадцати метров. Из него мы попали в просторный подземный зал, некогда служивший общим склепом. Вдоль стен зала стояли закрытые саркофаги весьма грубой работы: в одних кучами лежали человеческие кости и остатки погребальных покровов, заросшие пылью и совершенно истлевшие, в других целые костяки вместе с погребальными дарами — глиняными сосудами и деревянными чашами и блюдами, в которых когда-то сюда принесли поминальную пищу и напитки.
— Верхний некрополь, — сказал Холшард. — Нижние ярусы глубже, и там наверняка много интересного.
Побродив немного по вырубленным в толще холма склепам, безжизненным и заброшенным столетия назад, мы нашли спуск вниз, к нижним ярусам. Оставалось только удивляться, сколько труда затратили древние строители этого города, проложившие внутри холма настоящую, вымощенную каменными плитами, дорогу, уходящую вглубь земли по пологой спирали. Чем глубже мы спускались, тем шире становилась дорога.
— Voengata, — сказала Беа.
— Что? — Холшард повернулся к ней.
— Последняя Дорога. Путь в царство смерти.
Слова Беа не были метафорой — все вокруг напоминало о смерти. Плотный, почти осязаемый мрак, стылый тысячелетний холод подземелья, в которое никогда не заглядывало солнце, абсолютная тишина — лишь позвякивало наше вооружение, да скрипели под сапогами песок и обломки некогда разбитых здесь погребальных сосудов. Шли мы долго — дорога оказалась необычно длинной. Нас окружали красная глина, белый известняк и черный базальт, и сочетание трех этих цветов еще больше добавляло подземелью траурной торжественности. Вскоре в стенах по обочинам начали появляться узкие ниши с останками упокоенных здесь когда-то жителей города — а еще таблички с фосфоресцирующими в темноте письменами. Когда-то над каждой табличкой горел фонарь, теперь из стен торчали лишь ржавые железные крюки. Я шел и читал эти таблички. Большей частью это были короткие стихотворения в память об усопших, иногда весьма трогательные. Беа, надо сказать, очень удивило, что я читаю эти тексты.